Онлайн книга «Девочки. Дневник матери»
— Я тоже. — Ну вот, я рада, а то я не люблю, когда один любит, а другой в ответ — нет. Помолчав: — А есть такие вещи, которые ты ей рассказываешь, а мне — нет? — Есть. С обидой: — Почему?! — Потому, что тебе еще не всё по зубам. — С тех пор, как я чищу зубы — мне всё по зубам!!! * * * Запись из дневника Наташи Долининой [59]: «Прошел дождь. Окно открыто, и стало холодно. Костя его закрывает. Юрка сквозь слезы: — Открой! Открой, папа, ведь пахнет! Костя: — Что пахнет? Юра: — Пахнет! Улица пахнет! Костя: — Чем, сын? Юра: — Какой-то брюквой!» Хорошо как! 8 июля 55 г. Мы в Риге. Галка скоро приедет. Она в подмосковном походе. 12 июля 55. Марина Адамян (20 лет): — Саша, у тебя красивая сестра? Саша: — По-моему, красивая. Марина: — А как люди говорят? Саша: — Люди говорят по-разному. Молчание. Марина: — У твоей сестры много поклонников? Саша, сухо: — У моей сестры много товарищей. Чуть погодя: — А что лучше — товарищи или поклонники? Марина: — Как когда! * * * Саша: — Мама, по-моему, в моей голове уже все понятия правильные, и испортить меня уже нельзя. * * * Саша: — Мама, ты — веточка, а мы с Галей на тебе листочки. — Что-то непохоже. — Галя непохожа, потому что она уже сама по себе. А я — похожа. 
Саша: портрет работы П. А. Валюса. Дубулты, лето 1955 г. 
Галя в туристическом походе. Лето 1955 г. 
Ф. А. Лето 1955 г. Послесловие Александры Раскиной
На самом деле дневники эти ни в каких особенных пояснениях или дополнениях не нуждаются: они самодостаточны. Да и не много можно сказать в журнальном послесловии. Но что-то сказать попробую. Поговорю чуть-чуть о том, как мама справлялась с моей «советскостью» вплоть до 1953 года. Лидия Корнеевна Чуковская рассказывала мне, что ее моя правоверность прямо-таки ужасала, и она однажды спросила у мамы: «Фрида, когда вы рассчитываете разбить Саше голову?» А мама ответила: «Не надо будет разбивать: она сама всё поймет». Откуда эта уверенность? Расскажу такой случай. Однажды в 4-м классе (конец 1952 г.) прихожу я из школы и говорю: «Мама, нам велели сделать доклад о великой дружбе». В этот день на уроке учительница велела нам привести пример великой дружбы. Нина С. встала и сказала: «Саленко и Яснопольская» — были у нас в классе такие две девочки. Ну что говорить — учительница эту Нину бедную чуть не убила. Так что дело это было явно серьезное, и я не хотела ударить в грязь лицом. Выбор для доклада был такой: Ленин и Сталин, или Маркс и Энгельс, или Герцен и Огарев. Я говорю маме: «Я хочу взять Ленина и Сталина». Мама говорит: «Давай лучше возьмем Герцена и Огарева. Я тебе помогу». Я говорю: «А что, Ленин и Сталин не дружили?» Мама нашлась: «Знаешь, — говорит, — у них была очень большая разница в возрасте». Я этот разговор помню, как сейчас. Видно, что я была совершенно готова к тому, что в школе нам сказали неправильно. А мама знает, как правильно. Видимо, мама это про меня понимала. И, пожалуй, вот о чем еще скажу. Из дневников видно, что папа за меня всё время волновался и, будь его воля, вообще бы никуда меня не пускал. А что же мама? А мама возражала папе и настаивала на своем, если речь шла о действительно важных вещах. Например, папа хотел отдать меня в школу с восьми лет, а мама настояла, чтоб с семи. Подумать только, что я могла бы пойти в школу в восемь лет и не подружилась бы с Галей Людмирской! Или вот такой случай. Когда мне было 11 лет, у нас в классе умерла девочка. Очень хорошая девочка, Рита Лазарева. У нее была какая-то врожденная болезнь, с которой тогда не умели бороться. Она была обречена. Мы должны были пойти на похороны в крематорий всем классом. Папа ни за что не хотел меня пускать. А мама сказала: «Нет, надо пойти». Честно говоря, я и сама не рвалась. Я боялась. Никому не говорила, но боялась. Мама, наверно, это поняла. Она сказала: «Я пойду с тобой». И пошла. И всё время держала меня за руку. Заиграла музыка. Мама шепнула мне: «Это колыбельная Моцарта». Страшно не было. Было только очень-очень грустно. Вот только об этих двух вещах, о которых никто, кроме меня не знает, я и хотела рассказать. Была бы жива моя сестра Галя Кулаковская (Киселева), она бы, наверное, тоже могла рассказать что-то важное, что осталось за кадром, — но Гали нет. Теперь, в нескольких словах, как сложилась жизнь нашей семьи в последующие годы. В 1957 г. мы из нашей ужасной коммунальной квартиры в Ермолаевском переулке переехали в кооперативную квартиру у метро «Аэропорт». В 1959 г. Галя окончила институт и стала преподавать физику в школе, а я поступила на вечернее отделение филфака МГУ и работала лаборантом в лаборатории машинного перевода. Мы с Галей получали одинаковую зарплату: 740 рублей («старыми» деньгами). С первой зарплаты мы с Галей, скинувшись, купили маме первую в ее жизни пишущую машинку — «Колибри». В 1964 г. мама послала ее Бродскому в деревню, где он отбывал ссылку. В 1961 г. Галя вышла замуж за Толю Киселева, а в 1962 г. у них родилась дочка Наталья. Первая внучка наших родителей (и единственная, которую застала мама). Что мама будет замечательной бабушкой, никто и не сомневался. Но оказалось, что и папа теперь волнуется, главным образом, за внучку. «Саша, — сказал он мне как-то, — у тебя нет ли температуры? Смотри, не зарази Наталью!» Папа очень Наталью любил и написал о ней книжку стихов для детей под названием «Ребенок Наталья». Книжку целиком ему издать не удалось, но какие-то из стихов были напечатаны, в частности, в журнале «Семья и школа». |