Онлайн книга «Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант»
|
– Откуда они, как думаешь? – Не знаю. На «диких» не похожи. – Без соли и котелка на охоте. Смешно. – Они и не охотились. – А говорят, восточный лес прошли. Ты веришь? – Не знаю. – А нож у него заметил? Лезвие само выскакивает. Я таких еще не видел. – Мало ли чего ты не видел. – И закуривают без спичек. Помнишь коробочку с огоньком? – Может, они из бюро патентов? – Зачем бежать из бюро патентов? – Говорят, что никогда не были в Городе. – Врут, наверно. – А вдруг забыли? – О чем? О Городе? О Начале? Об этом не забывают. Не помнят того, что было раньше. – А если они помнят то, чего нельзя помнить? Что им остается? – Ты прав. И они ищут помощи – это понятно. Только почему они так поздно вспомнили, а то, что есть, забыли? – Без отца не разберемся. – Отец учит доверять хорошему человеку. По-моему, мы не ошиблись. Я открыл глаза и сказал так же тихо: – Извините, ребята, я не сплю. И вы действительно не ошиблись. Мы помним многое, чего не знаете вы, а то, что есть, забыли. Даже то, о чем прежде всего спрашивают в сумасшедшем доме: какой век, какой год, какой месяц, какой день. – Вы действительно этого не помните? – спросил Джемс. – Конечно. Иначе я бы не спрашивал. – Первый век. Десятый год. Двадцать первое июня. Одиннадцать ночи. В час рассвет. – Сколько же часов в сутках? – Восемнадцать. Первый век, десятый год. «Облака» ушли три года назад, а здесь прошло почти десять лет. И день и год здесь короче, и планетка поменьше. И город один. А не напортачили ли «облака» со своим великим экспериментом? Живут люди, по всем статьям люди, а живут не по-нашему. Пошутить-то я пошутил, а горечь комком подступала к горлу. Не стыдно бы – заплакал, да не хотелось слюни распускать перед мальчишками. Джемс, должно быть, по интонации догадался о моем состоянии и произнес как-то по-своему тепло зазвучавшим шепотком: – Не огорчайтесь. Память иногда возвращается. У некоторых. Во всяком случае, частично. И у отца вам будет хорошо. А захотите – он переправит вас в Город. Там у нас есть свои люди – помогут. Джемс ничего не понял, конечно, но дружеское участие его меня тронуло. – Спасибо, – сказал я. – А далеко ваш дом? – Часа полтора по реке. Только сделаем небольшую остановку. Нужно встретить одного человека. Кое-что принять, кое-что передать. Люк, смотри: он уже ждет. Тусклый огонек мелькнул в черном подлеске еще более черного леса. С лодки не видно было ни кустов, ни деревьев – только темные тени над темной водой. Лодка почти беззвучно подошла к берегу. Чуть-чуть зашелестели кусты. – Обычно мы привязываем ее и переносим груз вместе с Люком, – сказал Джемс. – Сейчас не будем терять времени. Люк придержит лодку, а ты мне поможешь. Мы взвалили на плечи каждый по довольно громоздкому, но не тяжелому мешку, легко спрыгнули на берег и начали подыматься по крутой тропинке в гору. Тусклый огонек свечи, должно быть в таком же самодельном фонаре, как и у Джемса, блиставший метрах в пяти над нами, служил ориентиром. Вдруг он погас. Голос из темноты спросил: – Кто? – Джемс. – Ветром задуло свечу. Спички есть? – Сейчас. Мы уже поднялись на пригорок. Черные кусты окружали нас. Черные листья щекотали лицо. Джемс чиркнул спичкой. Зеленый огонек осветил круп лошади и серый мундир стоявшего рядом мужчины. Лица его я не увидел: фонарь закрывал его – такая же консервная банка без одной стенки, но с разбитым стеклом. Крохотное пламя свечи не прибавило света, но все же позволило разглядеть обшитые кожей серые штаны с золотым лампасом и желтые сапоги стражника. – Черт! – выругался я по-русски и отступил в темноту. Полицейский засмеялся. – Земляк, – сказал он тоже по-русски, – не бойся, не забодаю, – и прибавил уже по-английски: – Твой спутник, Джемс, видно, принял меня за «быка». Если он понимает по-английски, объяснять, я думаю, не надо. Это единственный костюм, в котором здесь не наживешь неприятностей. Все? – спросил он, приподымая сброшенные нами мешки. – Одни лисьи, – сказал Джемс. – Неплохо. Я тоже кое-что захватил. Мешок муки и два ящика. Кроме консервов, сигареты, вино и разная мелочишка. На дне – пара новеньких «смит-и-вессонов», автоматические, тридцать восьмого калибра. Патроны поберегите. Они не для охоты. – Знаю. Человек с фонарем подошел ближе, раздвинув неправдоподобные в темноте ветви. Лицо его по-прежнему таяло в густом – я судил по сырости – ночном тумане. – Передай отцу: неплохую тренировочку он придумал для памяти. Возвращается, подлая. Помню теперь не только Людовиков, но и Сопротивление. А сейчас вдруг прорезалась одна дата: сорок первый год, двадцать второе июня. Сверлит, а не могу вспомнить что. – Начало Великой Отечественной войны, – сказал я. На мгновение он умолк, потом выкрикнул почти восторженно: – Когда вступили в войну мы, русские. Верно. На рассвете двадцать второго июня. – Через час, – сказал Джемс. – Надо спешить. Он не проявил интереса к уроку истории. Видимо, это заметил и наш собеседник. – Все сразу не захватишь, – произнес он уже другим тоном, лаконично и деловито. – Кому-то придется возвращаться. Возьми пока один ящик, а мы с ним потолкуем немножко. – Он махнул фонариком в мою сторону, чуть не погасив при этом свечу. – Тоже историком был? – спросил он, когда Джемс с ящиком на плече исчез в темноте. – Почти, – сказал я. – И все помнишь? – Многое. – А после разгрома под Москвой, что было, напомни. – Сталинград. – Верно, – протянул он задумчиво, – теперь еще кое-что припомнится. Жаль, что нам нельзя встречаться просто. – Почему нельзя? – Потому что я в Городе, чудак. Дадут пароль – встретимся. А так зайдешь – не узнаю. Мы говорили по-русски. – Какой язык! – вздохнул он. – «Великий, могучий, правдивый и свободный русский язык». Кто это сказал? Вертится, вертится, а не могу вспомнить. – Тургенев. – Тургенев, – повторил он неуверенно. – Нет, не помню. – И, поскольку я молчал, ничем не выражая своего отношения к провалам его памяти, тихо прибавил: – Господи, как много мы забыли! И как трудно все это вернуть! |