Книга Год Крысы. Видунья, страница 23 – Ольга Громыко

По общинному стогу, засахаренному луной, скакали роготуны [11] .

Молец с нажимом протер глаза, силясь понять, не продолжение ли это позорного сновидения.

Роготуны не исчезли. Черные верткие фигурки то появлялись на гребне, то резко пропадали, будто кривляясь и дразня мольца.

«Дети, — сообразил он, и оторопь сменилась нарастающей злостью. — Вот паршивцы, Сашиевы щенки! Всю ж солому испаскудят! Сейчас как возьму хворостину да погоню до самых оврагов…»

Молец накинул на ночную рубаху ритуальный плащ, расшитый цветным шелком, сунул ноги в опорки и, хляпая ими, выскочил во двор. Попытался выломать ветку малины, просунувшуюся сквозь соседский плетень, исколол все пальцы и осерчал еще больше. Ветка мочалилась, но не отдиралась. Пришлось грызть — под возмущенный брех охраняющего двор кобеля.

Когда молец подбежал к стогу, «роготуны» уже исчезли, успев довести оный до самого плачевного состояния, хоть ты заново метай. Кто ж это был?! Наверняка Батарин сынок свою ватажку привел, хоть отец и высек его вчера вразумляюще, чтоб носу не смел на общинное поле показать. Ну, утром я с их родителями потолкую! К божественной статуе не допущу, покуда стог не поправят!

И тут молец услышал тихие голоса, доносящиеся с другого конца стога.

* * *

Рыска уже примерилась скатиться, как вдруг увидела страшное. Молец — бледный, расчехранный, с голыми коленками под дорогим плащом и веткой, на которой еще сохранилась пара листьев, — выскочил из-за стога, словно беспокойник. Он был до того зол, что даже не бранился — пер на детей молча, будто волк, посверкивая выпученными глазами и оскаленными зубами.

У Рыски от такого зрелища не только голос, но и руки-ноги отнялись. Жар тоже струхнул, но еще пытался храбриться:

— Главное, стой тут! Не полезет же он на стог. Куда ему, старому да колченогому…

Молец добежал и как раз-таки полез, причем очень живенько.

Тут уж разногласий не возникло. Дети с визгом развернулись, помчались на другой конец стога и кубарем скатились вниз, Рыска на голове у Жара. Ору добавилось: мальчишка решил, что его прищучил молец, девочка же никак не могла подняться, и ей казалось, что жуткий старик вот-вот свалится на загривок уже ей.

Наконец распутались, выкатились из соломы и задали драпака. Кровь бухала в ушах, запугивая: догоня-а-ает!!!

Оглянулись только за оградой, когда перестало хватать дыхания. Молец стоял на стоге во весь рост, потрясая хворостиной, как мечом. Теперь уж он не молчал.

— Узнал, — послушав, уныло заключил Жар.

— Ох и влети-и-ит нам… — хлюпнула носом Рыска.

Издалека стог казался похожим уже не на свинью, а на лохматую взъерошенную собаку, вылизывающую щенка.

— Давай скажем, что он такой еще до нас был? — неуверенно предложил мальчик. — А мы всего-то разок влезли, на Луну поближе поглядеть…

Рыска не ответила. Врать она не любила и не умела, значит, и пробовать нет смысла. Хозяева пуще разозлятся. Дети молча, не глядя друг на друга, поплелись на хутор.

Крысы загодя чуют беду и спешат убраться из того места.

Там же

Назавтра, чуть свет, молец заявился на хутор. Обычно просители мялись перед воротами, пока Сурок соизволит подняться, откушать и обойти хозяйство, но священнослужитель так настырно долбил в них костлявым кулаком и грозил Цыке завязать узлом дорогу (с помощью Богини, разумеется, а не каких-то там путников), что батрак струхнул и впустил.

Жар, завидев гостя, все бросил и вылетел из сеней, как застигнутый в них поросенок.

— Чего это с ним? — изумленно спросила Фесся у сжавшейся над тарелкой Рыски, но тут молец переступил порог, и началось.

— … Богохульники, сквернавцы, — гремел он, не поздоровавшись. — Пригрели у себя крысиную порчу!

Пока Рыска жила в веске, молец относился к девочке по-доброму, с сочувствием. Даже Колая совестил, в свое время не дав взять грех на душу: мол, от кого бы дитя ни зачато, а все одно святое Хольгино творение. Тем более — девочка, а к ним Богиня благоволит.

Видунов же молец терпеть не мог. Не так, конечно, как путников, но хорошенько окурить их жженой осокой и заставить недельку отстоять на коленях в молельне не помешало бы. А то повадились — Богине через плечо заглядывать! Эдак скоро под одеяло залезут…

Молец некстати вспомнил пышные Хольгины формы и поспешно провел ладонью по лицу, смахивая грех.

— Вы глаз-то бесстыжих не отводите — на всем хуторе сия вина лежит! В молельне неделями не показываетесь, вместо Богини к девчонке сопливой за советами бегаете, вот она и распустилась, напрочь стыд потеряла! Сам тсарь ей не указ — все разорила, надругалась…

В чем, собственно, дело, хуторчане поняли только через четверть лучины, когда на шум в кухне собрались уже все домочадцы, включая Сурка с женами. А то можно было подумать, что Рыска вчистую развалила тсарский дворец, подбив на сие злодейство и без того Сашием за руку пожатого [12] мальчишку.

Если б жаловаться на детей пришел голова, все обернулось бы иначе. Но молец больше напирал на глумление над верой, чем над стогом, и это вывело Сурка из себя.

— Ты, сморчок в рясе, — рявкнул он, — кончай мне тут горчицу на темя сыпать! Неизвестно еще, кто Богине больше люб: видуны, коих она даром наделила, либо ты со своим чадом молельным. Лучше б дождь у нее вовремя выпросил!

— Богиня сама решает, кому дожди ниспосылать! — уже не столь уверенно (Сурок был вдвое шире его в плечах) вякнул молец. — Значит, не заслужили вы ее милостей, грешники!

— А-а-ах я грешник?! — быком выдохнул хуторчанин, у мольца аж остатки волос на темени зашевелились. — А кто тебе весной два сребра на новое крыльцо давал?! Кто статуй Хольгин в городе заказывал, когда прошлый, на тебя день и ночь глядючи, пополам треснул?

— Деньгами не купить Дома посмертного! — совсем уж тоненько заблажил молец, пятясь к двери.

— Тогда больше не буду и тратиться! — наступая, рыкнул хуторчанин, и мольца вынесло из дому резвее, чем Жара.

Батраки, не скрывая ухмылок, глядели, как хольгопоклонник, озираясь, словно побитая собака, просеменил по двору и нырнул в ворота, заключительно плюнув на порог.

Сурок, отдуваясь, повернулся к столпившимся домочадцам.

— Мальчишку — выпороть, — велел он, безошибочно угадав зачинщика. — Девчонку в угол на горох, а потом за крупу засадить, что в мешке зачервивела. И покуда не переберет, никакой еды! Да пусть сходит завтра в молельню к этому блаженному, пяток медек отнесет и покается. А то ж не отстанет, роготун бородатый, начнет в проповедях хулу на хутор вворачивать!