Книга Дневник моей памяти, страница 38 – Лара Эвери

– Кто тебя подвозил?

– А, подумаешь, Купер Линд, – ответила я.

Стюарт распахнул белую крашеную дверь.

– А, понял. Знакомое лицо. Что он за птица?

Его напряженный голос сперва меня озадачил, но когда в просторном коридоре Стюарт повернулся ко мне, скрестив длинные худые руки, я поняла: ревнует.

– Ах, да нет же, Стюарт – Куп всего-навсего мой придурок-сосед.

Стюарт чуть успокоился, черные глаза вновь весело блеснули. Я погладила его плечи, коснулась пальцем веснушки на ключице. Он обнял меня за талию, и мы потерлись носами.

– Да. Играл в бейсбол за Гановер, пока его не вытурили за то, что он накурился травки в раздевалке. Но после этого он вроде как завязал, – объяснила я, а внутри все сжалось от стыда, и я засмеялась, чтобы не выдать себя.

Все-таки зря я проболталась. Да, это не для посторонних ушей. Но в отчаянном положении все средства хороши.

Стюарт засмеялся со мной на пару. Наклонился меня поцеловать, а когда нацеловались всласть, то уже успели забыть, о чем говорили.

Мы не спеша прошлись по комнатам, и Стюарт рассказывал про каждую вещь: вот ковер ручной работы – родители Стюарта ждали целый год, пока его сплетут индийские мастерицы; вот комната, где хранятся музыкальные инструменты – туда можно заглянуть лишь на секунду, чтобы не нарушить температурный режим; вот полочка с мамиными пряностями для чая. Я хихикала над школьными фотографиями Стюарта разных лет: на одной он со скобками на зубах, на другой – без, на одной – с длинными волосами, на остальных – нет. И книги, целая комната книг, от пола до потолка.

Отдельно стоят романы.

Отдельно – поэзия.

Отдельно – биографии, философия, сборники эссе.

Перекусив бутербродами, мы пошли в сторону Дартмутского кампуса. Всю дорогу я боялась сбиться с мысли, потерять нить разговора, забыть, где я. Старалась сосредоточиться, но при этом поминутно спрашивала себя: а вдруг все испорчу?

– Чем хочешь заняться? – спросил Стюарт.

Я пожала плечами.

– Как тебе пишется? – поинтересовалась я.

– Знаю, это выглядит жалким позерством, но я предпочел бы не обсуждать. Если я слишком много болтаю, то… весь пар уходит в гудок. Восприятие меняется. Ну, вроде того.

– Ничего, – успокоила я его. Что ж, хотя бы у одного из нас есть любимое дело. – Понимаю тебя, – продолжала я, силясь улыбнуться.

Мы нырнули в фойе Дартмутского концертного зала. В прошлый раз мы целовались на лужайке позади здания, а сейчас шаги наши гулко застучали по сияющим шахматным плиткам. Я впервые очутилась внутри.

– Который час? – спросил Стюарт.

– Половина третьего, – ответила я. Каждые пять минут я проверяла телефон: а вдруг мама вернется, а меня нет, или Куп решит поехать обратно пораньше?

Из-за сводчатых деревянных дверей доносились приглушенные звуки оркестра.

Стюарт постучал в дверь кассы.

Выглянул лысый человек. При виде Стюарта он чуть заметно улыбнулся.

– Глен, можно нам сюда на минутку?

– Гм… – Глен посмотрел на дверь. – Ладно. Только через боковой вход.

Я произнесла одними губами: «Как? Вы знакомы?» – когда Глен вел нас вдоль прохода.

Стюарт шепнул:

– Мои родители в попечительском совете.

Я подняла брови и чуть не прошептала в ответ: «Ничего себе!»

Мы вошли в зал, никем не замеченные. Оркестранты были в повседневной одежде, репетировали – красота неземная! Мы сели в последнем ряду, в полумраке.

– Значит, твои родители… – начала я.

– Стараются жертвовать по мере сил, чтобы оркестр мог выжить. Для оркестров сейчас трудные времена.

– Представляю, – сказала я, глядя, как скрипачи дружно рассекают смычками воздух.

– Мои родители сами бывшие музыканты. Они мне рассказывали, что играли довольно средне и познакомились потому, что оба были вторыми скрипками. – Стюарт хохотнул. – Оба одновременно поняли, что им никогда не достичь высот. Но любовь к музыке сохранили на всю жизнь, пусть это и грустная любовь… прости, что-то я слишком уж разболтался.

– Нет, что ты! – Я взяла его за руку. – Не знала, что родители у тебя музыканты. – Я прикрыла глаза. – Похоже на сказку.

– Никакая не сказка, детство как детство, – шепнул Стюарт мне в самое ухо.

Я вспомнила его дом, полный музыки и книг – для него это не сказка, а обычная жизнь. И вздохнула.

– Ах, если бы у меня было такое же детство, как твое!

– А именно?

Я чуть было не брякнула «богатое», но деньги тут ни при чем.

– Чтобы книги, музыка и философия сближали меня с родителями, а не отдаляли от них.

Я вспомнила книжную полку у нас дома, в гостиной, рядом с телевизором: папины детективы, мамины дешевые журнальчики, детские книги, которые читали нам вслух. Все мои книги просто лежат стопками на полу у меня в комнате.

Да и настоящий оркестр я слышала впервые в жизни. Дело не в том, что родителям не понравился бы оркестр – наверняка бы понравился, – просто он бесконечно далек от их повседневной жизни, так что для них словно не существует. Единственный в их жизни музыкальный ритуал – приводить в порядок счета под Money,money,money. Я невольно улыбнулась, представив эту картину.

– Ты уж мне поверь, на самом деле все по-другому? – снова зашептал Стюарт. – Я тоже мечтаю быть ближе к родителям. Ты не думай, они меня во всем поддерживают, но, на мой взгляд, слишком уж хорошо разбираются в литературе, музыке, писателях. И лучше моего знают, как надо писать книги. – И он невесело засмеялся. – Ну и чем же, скажи мне, удивить столь искушенных людей?

Я опешила от неожиданности.

– Я представляла ваш семейный обед: все сидят довольные за бокалом вина и рассуждают о Кьеркегоре.

– Ха! Лучше представь пустой стол в пустом зале, потому что все разъехались по разным городам.

А ведь правда, вспомнила я. У родителей Стюарта три дома: здесь, в Нью-Йорке и в Индии. Оркестр заиграл ту же мелодию снова.

Стюарт обнял меня за плечи.

– На самом деле я больше всего люблю, когда играют вот так. Когда оркестр сбивается, фальшивит, повторяет раз за разом одно и то же.

Я заглянула ему в лицо.

– Почему?

– Не люблю совершенства. Оно меня пугает.

– А меня – нисколько! – выпалила я.

– Почему? – переспросил Стюарт.

Я вспомнила все свои планы, теперь разрушенные, и сглотнула слезы. Скоро я ему все расскажу.

– Потому что знаю, что его не существует.