Книга Хроника смертельной весны, страница 48. Автор книги Юлия Терехова

Чуть позже, пробив номер, по которому Маня звонила чаще всего, Виктор выяснил, что в клоповнике проживала Топильская Ольга Павловна, 1992 года рождения, прикованная к инвалидной коляске — родная сестра Марии Павловны Грушиной.

… — Ольга Павловна? — Глинский зашел в квартиру. Это и квартирой трудно было назвать — клетушка метров шестнадцать, включая туалет и кухню. Бледная, почти прозрачная девушка в инвалидной коляске с трудом разворачивалась в крошечной комнате, в которой из мебели помещались лишь узкая кровать, компьютерный стол и стенной шкаф. Напротив кровати висел небольшой плазменный телевизор — не из дорогих.

— У меня плохие новости, — майор старался не смотреть на девушку.

— Что-то с Маняшей? — голос ее дрогнул.

— Откуда вы знаете? — нахмурился майор.

— Она умерла? — майор, чуть помедлив, кивнул.

Ольга закрыла лицо ладонями и плечи ее затряслись: — Я чувствовала, что-то должно случиться.

— Ее убили. Мне жаль.

— Маняша! Бедная моя Маняша! Как это случилось?..

— Когда вы виделись с сестрой последний раз? Ольга Павловна, постарайтесь взять себя в руки и помочь нам.

— Да, да, конечно… — Ольга качала головой, не в силах поверить скорбной вести. — Маняша приезжала вчера. Посидела с час и уехала. Денег оставила.

— В каком она была настроении?

— Да в каком же она может быть настроении? Как всегда — пыталась улыбаться, но улыбка получалась вымученная…

— Отчего ж так? Как я понимаю, жизнь у нее была вполне благополучная — богатый дом, влиятельный муж.

— Да вы не знаете, о чем говорите! — воскликнула Оля. — Жить с таким человеком, как Грушин…

— Что ж с ним не так?..

— Все с ним не так! — горько констатировала девушка. — Грубый, скупой, жестокий.

— В чем же выражались все эти замечательные качества? Он ее бил?

— Об этом я ничего не знаю, — Оля покачала головой. — Она никогда не жаловалась на побои.

— А на что же она жаловалась?

Ольга помолчала: — Он совсем ее не замечал. Как если б она была мебелью. Ночью пользовался ею, отворачивался и засыпал.

— Вы в курсе, что в их спальне нашли трупы?

— Да, конечно, Маняша мне рассказала. Она очень боялась оставаться в той комнате, ее трясло от страха.

— Разве? — поднял брови майор. — Но после ремонта она продолжала там спать.

— Да. Ее муж настаивал. Она просила его, умоляла перенести спальню в другое место, но он и слышать не хотел.

— Непонятное упрямство. Ему совсем было плевать на ее чувства?

— Я не знаю, — прошептала Оля и снова заплакала. — Что же теперь будет?

— Она никогда не жаловалась, что ей кто-то угрожает? У нее были враги?

— Господи, да какие враги? Маняша была добрейшим человеком, мухи не обидела…

Виктор вспомнил первую встречу с Маней — несмотря на бьющую через край гламурность, она и на него произвела именно такое впечатление — простая и добрая. «Да, Оленька… Я бы хотела приехать, но не смогу, мой хороший… Никак не получится… Тут такое несчастье». Действительно — кому понадобилось убивать, да еще таким зверским образом, глуповатую и добродушную мадам Грушину?

Его отвлек телефонный звонок: — Мы тут просмотрели материалы видеонаблюдения, — объявил Зимин. — Интересная очень картина вырисовывается. Похоже, мы раскрыли дело.

— Замечательно, — обрадовался Виктор. — И кто же это?

— Имени не назову, но камера дает прекрасное изображение — лицо видно очень отчетливо.

— Чье лицо?

— Того, кто в одиннадцать часов вечера проник на территорию коттеджа, разбил стекло и залез в дом.

— То, что он залез в дом, не означает, что он убил Грушину, — буркнул майор и поперхнулся, заметив, как смертельно побледнела Оля. Он попрощался с Зиминым.

— Итак, продолжим… Горничная, да и другие работающие в доме, утверждают, что ни ссор, ни конфликтов между вашей сестрой и ее мужем не было.

— Не было. Какие могут быть конфликты между хозяином и собакой? Нет, не собакой. Между хозяином и канарейкой в клетке?

— Хорошо, поставлю вопрос по-другому. Он ее любил?

Ольга резко развернула от него инвалидную коляску и, крутя колеса тонюсенькими пальчиками, подъехала к окну. Нервно схватилась за голубую пластмассовую лейку и принялась поливать хиреющие на подоконнике фиалки.

— Откуда мне знать, любил ли Вадим Маняшу? — наконец проговорила она. — Он мне не исповедовался.

— А она — его?

— Да, любила, — ответ последовал незамедлительно. — Иначе бы она не вышла за него замуж.

— А силиконовые губы… и все остальное… это чья была идея?

— Да при чем тут Вадим? Вы разве не знаете, что Маняша принимала участие в реалити-шоу? Там без силикона никак нельзя, даже до кастинга не допустят. Так что Вадим клюнул… — Ольга осеклась.

— Грушин клюнул уже на готовый продукт, — пробормотал майор.

— Да как вы смеете? — гневно воскликнула Ольга. — Как вы смеете называть мою несчастную сестру — продуктом?!

— Простите, — смешался Виктор. — Просто оговорка.

— Убирайтесь! — тихо приказала Ольга. — Убирайтесь вон!

— Вам придется со мной поговорить.

— Попробуйте меня заставить, — с горечью усмехнулась Ольга. — Уходите!

На лестнице невыносимо воняло мусоропроводом и кошками. Майор по-дайверски задержал дыхание, кубарем скатился вниз и пулей выскочил из подъезда.

… -Мамочка, мамочка! — всхлипывала Тони. — Я хочу к мамочке…

Ей было холодно и страшно — ее вновь оставили одну. Но сейчас она хотя бы могла плакать — когда с ней находился тот отвратительный человек — она боялась издать хоть какой-то звук — он сразу же начинал говорить с ней неприятным ласковым голосом: «Плохая девочка, я накажу тебя. Поставлю в угол на соль. Тебя когда-нибудь ставили голыми коленками на соль?» С Тони никогда не делали ничего подобного — ее вообще никогда не наказывали. Просто что-то менялось в голосе папа и мама, и Тони понимала: ее поведение оставляет желать лучшего.

В комнате, где держали девочку, было темно. Дневной свет робко проникал через крохотное круглое оконце под самым потолком. Когда же солнце садилось, комната погружалась в непроглядный мрак — в ней не было ни одной лампочки. Тони чувствовала себя, точно в могиле, сердечко ее немело от безысходной тоски и унылого ужаса.

Где-то капала вода — будто отмеривала секунды ее жизни. Иногда Тони принималась их считать, сбивалась и начинала вновь. От монотонности этого занятия она засыпала, потом просыпалась — иногда от голосов, иногда от ударов колокола. В последнем случае у нее начинала болеть голова — ей казалось, что тяжелый звон вбивает ей в голову гвозди — и она вновь начинала плакать, только слез уже не осталось и она просто хныкала.