Марин! Я вижу сам тебе не до друзей:
Ступай мой друг! Венец тебе сплетён амуром;
Меж милых росказней, с забавным каламбуром
Как третий заполночь и не увидишь сам
И так, — покойну ночь желать позвольте вам, —
Вот краткой лишь екстракт часов твоих занятья,
Где ж вспомнить бедняков тебе тут нашу братью!
Коль льзя, так у любви минутку хоть украдь
И строчки две изволь Толстому написать.
Прости мой милый друг! — Арсеньеву, барону
Скажи ты от меня обеим по поклону
[310].
Саркастический привет «барону», то есть командиру батальона Егору Васильевичу Дризену 1-му, чем-то напоминал поклон, отвешенный Американцем двумя годами ранее на Камчатке капитан-лейтенанту Ивану Фёдоровичу Крузенштерну.
Сергей Марин, получив толстовское послание, был им явно задет и написал скорый «Ответ», который начинался так:
Сократа ученик — друг всех Алцибиадов
[311],
Злодей ефрейторства, гонитель вахт парадов —
Быв — гвардьи офицер, армейской, и матрос,
Которого теперь рок в гарнизон занёс;
Где живучи от всех мирских сует свободен…
Похоже, что Марин — в отличие от не находившего себе места графа Фёдора Толстого — видел в несуетной жизни известные достоинства. Впрочем, мы отвлеклись от помещённого в Зелёном альбоме текста — почитаем-ка его дальше, тем более что автор «Ответа» поспешил перейти в наступление:
Забыв печали все, фельдфебельшей доволен.
Любя приятелей ты вспомни<л> Марина.
Скажи однако ж мне какая сатана,
Шепнула там тебе, что здесь я утешаюсь,
И что в столице я как в масле сыр катаюсь,
Что всё лелеет здесь, всё веселит меня,
И что мне новой день милей прошедша дня.
Ошибся граф! Когда настроив лирны струны,
Воспел меня назвав ты баловнем фортуны;
Или Толстой, кругом объехав белой свет,
Не знаешь ты ещё что счастья в свете нет.
Когда же ты его нашёл где за морями,
То не скрывай сего пред верными друзьями.
Скажи мне, где и как — и парусы подняв
Мы пустимся в моря с тобой любезный граф!
И бури все презрев, презрев дожди, ненастье,
За тридевять земель — пойдём искать мы шастье.
Но пусть готовится к принятию нас флот;
А между тем хочу писать к тебе в Нейшлот
[312].
Остальные пятьдесят шесть стихов «Ответа»
[313] были призваны убедить ставшего в позу графа Фёдора в том, что он жестоко ошибся. За время разлуки с другом Сергей Никифорович Марин ничуть не изменился («только стал потолще»), ведёт прежний «жизни род» и — самое главное — не обрёл пошлого земного счастья, достаточного для всякого узколобого «баловня фортуны».
Согласился ли Американец с замысловатыми аргументами штабс-капитана (вскоре ставшего флигель-адъютантом) или нет, мы не знаем, однако «бедняк» Фёдор Толстой, несомненно, был душевно рад доставленному осенью 1806 года в Нейшлот посланию. На какое-то, пусть и непродолжительное, время «Ответ» Сергея Марина взбодрил графа Фёдора, осатаневшего от гарнизонной тягомотины, абриса четырёх бастионов и застывших лесных пейзажей.
Однако потом тоска, нещадная нейшлотская кручина вновь, и надолго, полонила его душу.
Требуемых для полноценного существования нашего героя «рая» и «ада» в Нейшлоте не было, их там и не предвиделось.
Глаза Толстого, ещё недавно столь выразительные, безнадёжно потухли.
Только по ночам, в сумбурных красочных снах-воспоминаниях, он и жил.
По-видимому, никогда — ни до, ни после — граф Фёдор не оказывался в столь беспросветном положении.
По-настоящему выручить Американца из беды никакие доступные «фельдфебельши», никакие разлюбезные письма из Петербурга, рифмы, колоды карт и батареи бутылок, конечно, не могли. Это было по силам разве что внезапно налетевшей буре рока.
И такая спасительная буря однажды грянула.
Ею для двадцатишестилетнего поручика графа Фёдора Толстого стала начавшаяся война России со Швецией.
В июне 1807 года Российская империя, так и не преуспев на поле брани, заключила Тильзитский мир с наполеоновской Францией и присоединилась к пресловутой континентальной системе. Входившие в данную (как потом выяснилось, не слишком эффективную) систему европейские державы прекратили торговые операции с Англией и не допускали корабли «владычицы морей» в свои гавани.
В Тильзите же император Александр I взял на себя обязательство склонить к континентальной блокаде соседнюю Швецию (которая исстари владела большей частью Финляндии). За это Александру Павловичу предоставлялось право беспрепятственно присоединить к территории России всю Финляндию. «Таким образом, участь Финляндии была предрешена в Тильзите на свидании императоров, — пишет дореволюционный историк. — Наполеон при этом правильно указал, что Швеция, примыкая столь близко к столице России, является её „географическим врагом“. Но и помимо Наполеона, Александр Павлович не раздумал о Финляндии, понимая, что граница империи, шедшая по реке Кюмени, должна быть отодвинута далее к северу»
[314].
Шведский король Густав IV Адольф, и ранее не стремившийся к политическому сближению с Россией, решительно отверг все «тильзитские» предложения Петербурга и продолжил вести флирт с Лондоном. Более того, во второй половине 1807 года король, проявлявший «признаки психического расстройства»
[315], сделал ряд демонстративных шагов, резко обостривших русско-шведские отношения. В ответ на это 14 января 1808 года российской гвардии было высочайше (и строго секретно) предписано приготовиться «к выступлению в поход по первому приказанию»
[316].
В начале февраля три дивизии под командованием генерала от инфантерии графа Фёдора Фёдоровича Буксгевдена, перейдя границу Финляндии, неспешно, утопая в снегах и замерзая, двинулись в северном направлении.
