Онлайн книга «Нет кузнечика в траве»
|
– Это что? – с благоговейным ужасом спросил Синекольский. И тут Оля поняла. Она захохотала так, что Димка чуть не выронил птенца. – Это тебе черти из ада прислали! – сквозь смех выговорила девочка. – В наказание за неверие в голубиных птенцов! Монстр разинул пасть и невнятно захрипел. Конечно, они потащили его к Марине. – Во имя отца, и сыра, и свиного уха! – всплеснула руками Марина. – Что за хрень? – Это будет голубь, – с неоправданным оптимизмом заметил Синекольский. – Зачем он вам? Кошке его скормите! – Перебьется кошка, – возразил Димка, косясь на вышедшую из-за шкафа дымчатую Дусю. – Мы его самого хотим накормить. Марина села на табуретку, закинула ногу на ногу и задумалась. Босые пятки ее были черны от грязи. – В природе голуби кормят птенцов специальным молочком… Вам его взять негде. Тогда что же? А вот попробуйте желток! Еще детское питание можно, если найдете. А проще всего – комбикорм! Считайте, что у вас мелкая курица. Оля торжествующе взглянула на товарища. Она всегда знала, что к Марине можно прийти с любым вопросом! Кажется, если бы они подобрали в канализации детеныша динозавра, у Марины и тогда нашелся бы ответ, чем его выкармливать. Димка записал все советы в блокнот, сопя от усердия. Напоследок спросил: – А вы не знаете, мальчик это или девочка? Оля фыркнула. Ну дает Синекольский! – Очень просто определить, – серьезно сказала Марина. – Я тебя научу. Смотри: если полетел, значит, мальчик. А если полетела, значит, девочка. Усек? Димка вздохнул, подхватил коробку и поплелся к выходу. – Комбикорм у Власова есть! – крикнула ему вслед Марина. – Хотя я бы на твоем месте больших надежд не питала. – На Власова? – На птенца. Сдохнет он у тебя. Мелкий слишком. Синекольский всерьез решил, что птенец послан ему провидением. – Я избранный! – твердил он, расхаживая по чердаку. – Голубиные птенцы у кого попало не оказываются! Оля хихикала. – Это знак судьбы, точно тебе говорю! – И на что она указывает, твоя судьба? Они склонились над коробкой. Голубенок поднатужился и выдавил из себя жидковатую вонючую пасту. – Что надо чердак проветрить, – упавшим голосом сказал Синекольский. Он выкармливал птенца заботливо и терпеливо. Сперва им приходилось силком раскрывать ему клюв. Желток они скармливали через пипетку, а когда птенец чуть подрос, добавили в рацион комбикорм. Димка размачивал всю еду в воде. Он учил птенчика пить, макая его голову в плошку, и когда тот начал делать это сам, пришел в такой дикий восторг, что Оля выразила беспокойство за его рассудок. – Ты не понимаешь, – сказал Синекольский. – У меня же никогда никого не было. Бабаня не разрешает ни кошку, ни щенка. А прикинь, мы его почтовому ремеслу обучим! – Глаза Димки загорелись. – Будет письма носить туда-сюда! – Ты его сначала гадить в одном месте приучи. Димка назвал своего питомца Аделаидой в честь песни «Аквариума». Он целыми днями напролет слушал Гребенщикова. – И нет ни печали, ни зла, – козлиным фальцетом поет Синекольский, – ни гордости, ни обиды! Есть только северный ветер, и он разбудит меня, если придет звезда – Аделаида. Аделаида на звезду походила отдаленно. Но Димка с нежностью целовал ее в плешивую макушку и гнусаво шептал: «Аделаида, звезда моя!», подражая герою Боярского из фильма про трех гардемаринов. Оля хохотала до слез. Каждый день в птенце что-то менялось. Из кожистых складок выпростались крылья («Смотри, какие у него локотки острые!»), клюв затвердел и пришел в соответствие с пропорциями тела. Затем в одну ночь Аделаида внезапно почернела и стала действительно похожа на посланника ада. Димка решил, что ей конец. Однако прошло несколько дней, и оформились синеватые перья. У нее даже распахнулся веером маленький хвост – предмет Димкиной особой гордости. Очень скоро голубь смешно выхаживал за ним по всему чердаку. Синекольскому так и не удалось приучить его опорожнять кишечник в одном месте. Аделаида семенила по полу, и на драгоценном ковре оставались ее следы. Зато она взлетала с коробки Димке на плечо. Любила устраиваться у Оли на руках – выпрашивала размоченную булку. Получив лакомство, раздувалась втрое больше обычного, словно приняла на хранение драгоценную жемчужину, и начинала удовлетворенно курлыкать – совершенно как кошка, которую чешут за ухом. Ее спина незаметно покрылась мягкими перышками, шейка стала отливать синевой. Аделаида росла. Возвращаясь домой, Оля видит на крыльце Маню-Пудру. Толстуха сидит на верхней ступеньке, расставив ноги, и загораживает проход к двери. – Ты чего здесь? – мрачно спрашивает Оля. Пустили, называется, козла в огород. – К мамке и папке твоим! – Маня показывает розовый язык. – У тебя свои есть. Шагай к ним. – Мамка есть. А папки такого нету! Дверь распахивается, и выходит отец. – О, Лелька! Иди в дом, мать только что суп сварила. Хочет, чтобы ты пробу сняла на соль. – А сама она не может? – Говорит, язык обожгла. Он улыбается, мимоходом треплет Маню по белобрысой голове. Оля давно не видела его в таком хорошем расположении духа. – Держи. Он присаживается рядом с Пудрой и протягивает ей какой-то предмет. В следующую секунду Оля понимает, что это, и ее захлестывает волна гнева. Шоколадка, большая шоколадная плитка с балериной, которую мама отложила на Новый год. Лакомство, достающееся Оле очень редко. Праздничное, запретное и оттого ценное вдвойне. – Дайте! Дайте! Отец смеется. Пудра выхватывает у него плитку, разворачивает, жадно запихивает в рот и давится шоколадом. По подбородку течет коричневая слюна. Она чавкает и постанывает от удовольствия. До Оли доносится волна приторного аромата. – А что сказать надо? – притворно хмурится отец. – Шпашиба! – Умница. – А еще есть? – В другой раз будет. Оля старается не смотреть на Пудру. Больше всего она сейчас жалеет о том, что они вмешались в развлечение Грицевца и его компании. Вскочив, Пудра одергивает юбку, машет им рукой, перепачканной в шоколаде, и деловито направляется прочь. – Ты не сердись, – помолчав, говорит отец. – Уж больно мало у нее радостей в жизни. Никому она не нужна. Шоколада на Новый год у нее не будет, да и вряд ли был когда-то. Эх, горюшко-горюшко… Оля чувствует, что должна устыдиться, проникнуться трагедией неприкаянной Пудры. Но не может. |