Онлайн книга «Не исчезай»
|
– К сожалению, не знаком. Но вернемся к Фросту, к нашему американскому Морозу. Он умер в 1963 году, в том же году, когда застрелили Кеннеди, но до этого рокового события. – Джейк остановился, ожидая, что бойкая русская вставит свои два цента, но она молчала. – Надо сказать, что это Удалл, министр внутренних дел США, предложил кандидатуру Фроста для инаугурации. И Кеннеди сказал: «Что? Этот старый актер, тот, что вечно тянет одеяло на себя? Да они все забудут, что меня только что избрали президентом. На следующий день газеты будут писать только о нем». Так и оказалось на самом деле. – Он лукавый был старик, этот ваш Фрост, – посмеивается Эльвира Марковна. – Да, было такое, – вторит ей Джейк. – По сегодняшним стандартам он бы не показался чересчур политически корректным. У него были очень личные убеждения во всем. И выражал он их яростно, отчаянно, закусив удила. Я цитирую Парини: «Демократ, который ненавидел Рузвельта. Поэт труда, но он не желал поддерживать „Новый курс“. Он не был против войн в целом, но выступал против Второй мировой войны. Он поддерживал Айка [56] и Джона Кеннеди. А еще был антикоммунистом, симпатизирующим Никите Хрущеву». – Тот еще фрукт! – Хе-хе-хе! – Почитайте нам его стихи! Зрители хлопают. Люба ждет, что Роберт появится в зале, подсядет к ней, встанет в дверях или устроится рядом с Джейком. Но его здесь нет. Джейн ободряюще улыбается. Джейк подтягивается, одергивает пиджак с накладными карманами и начинает декламировать: – Да, с ночью я воистину знаком… Эльвира Марковна покачивает головой в такт словам, слегка раскачиваясь, словно укачивает ребенка. Ей вторит Джейн. – Я под дождем из города ушел, Оставив позади последний дом… Публика невнимательна. Лампы дневного света отражаются в сливочном сиянии паркетных полов, слышны кашель, перханье, бормотание; пронзительно шаркают старческие ноги, постукивают ходунки. В дальнем конце зала сгорбленная пианистка трясущимися руками открывает рояль и начинает подбирать неверную мелодию. Навстречу мне в потемках сторож брел. Чтоб ничего не объяснять ему, Я взгляд нарочно в сторону отвел. Увлекшись, Джейк раскачивается, полузакрыв глаза. Но никто, кроме Любы, ее мамы и Джейн, его не слушает. Внезапно, сам не знаю почему, Мне показалось, будто мне кричат Из города. Я вслушался во тьму. Рядом со сгорбленной пианисткой присел тщедушный господин в клетчатом пиджаке и стал подыгрывать ей одним пальцем. Джейк, отдавшись стихам, не обращает на это внимание, продолжая декламировать: Но нет, никто не звал меня назад, Зато вверху расплывчатым пятном Небесный засветился циферблат — Ни зол, ни добр в мерцании своем. Да, с ночью я воистину знаком.
[57] Джейк поднял веки. Стихотворение закончилось, аудитория разбрелась по столовой. Рояль издавал резкие, бравурные звуки. – Обратите внимание, господа, Фрост говорил о той темной стороне жизни, страданиях… возможно, о темных своих мыслях… В стихотворении он признается, что темнота ему знакома, я бы сказал, свойственна. Да, такова судьба поэта. Заметьте, один мой хороший знакомый, писатель, друг моей супруги, утверждал, что «все люди – евреи, и лишь немногие знают об этом». Речь здесь идет о страдании… Джейн приподнялась со стула, обернулась к полупустому залу, любезно улыбнулась и помахала ручкой – так птица приподнимает лапку, отрываясь от промерзшей земли. – У нас в России была поэтесса, Марина Цветаева. Она написала, что все поэты – жиды, – приподнялась со своего места Эльвира Марковна. – О да! В христианском трактовании ту же мысль высказывал Серен Кьеркегор, если вам, дорогая дама, знакомо это имя. Датский философ утверждал, что все люди живут в состоянии отчаяния, а те, что не испытывают отчаяния, находятся-таки в самом отчаянном положении. – Ах, как интересно! Профессор, вы сможете еще раз посетить нас? У меня, да и у всех, я уверена, накопилось столько вопросов! – Конечно, дорогие друзья. Я к вашим услугам и буду счастлив провести лекцию… Что именно вас интересует? – О! Литература, поэзия, история!.. Мы так вам благодарны! Господа! Давайте поблагодарим нашего нового друга и мою дочь Любу, которая привезла его к нам! – Эльвира Марковна обернулась к залу, подняла руки и стала изо всех сил хлопать в ладоши. В ответ раздались жидкие хлопки. Рояль задребезжал радостным маршем. – Споемте, друзья! – послышался одинокий призыв. – «Мурку»! – поддержали его. – «Подмосковные вечера»! – послышалось в ответ. – За что ж вы Ваньку-то Морозова, ведь он ни в чем не винова-аат, – запели старички, и были разухабисто поддержаны порывистыми звуками, издаваемыми стареньким разбитым роялем. 4
Не дождавшись Роберта (он так и не появился в «Новом Иерусалиме»), Люба отправилась в обратный путь – отвозить профессора и его супругу в «Приют». Моросил дождик, сырость пробиралась под одежду. Машину потряхивало; вглядываясь в сумерки, Люба наклонилась вперед. Профессор и его подруга задремали, Люба не решалась включать музыку. Джейн посвистывала носом на заднем сиденье, а Джейк спал рядом с Любой, вытянув ноги, похрапывая и распустив губы. Так и ехали: извилистые улочки, скоростное шоссе, желтки фонарей в серо-молочном тумане, хлопьями оседавшем на вечернюю землю. Где мой Роберт? – думалось Любе, вспоминавшей их первую встречу и всю историю ее нереальной любви. Куда ушел, почему покинул меня? Глава вторая
Встреча с призраком 1
Любе часто вспоминалось то первое появление Фроста… Разметав волосы по слежавшейся подушке, она дрожала ресницами, досматривая утренние сны. Сон и явь сливались в один полупрозрачный силуэт. Призрак – или это был сон? – тенью замаячил в дверном проеме. Пытаясь удержать зыбкие видения, сквозь полуопущенные веки Люба уже следила за бликами света и тени. Сознание все еще цеплялось за ускользающий сон. Она чего-то ждала, не понимая, не зная что именно. Роберт прошел на середину комнаты, оглянулся… Словно оценивая пространство, место, время. Возможно, долго пребывал в иных просторах. Объяснение напрашивалось простое: полумрак спальни, бодрствующая по ночам кошка, что дремала в ногах кровати, тяжело спрыгнула на пол и на мягких лапах прошла на кухню, задев дверь. Тусклый предутренний свет слабо сочился сквозь полотняные занавески. Тени менялись, колебались, перемещались. Силуэт – или это был призрак? – медлил. Шаг, поворот головы. Протянул руку, поднес к глазам фотографию в рамке: семейный портрет на природе. Вернул на место, прошелся по комнате. Наконец, откинув полы пиджака и подтянув на коленях коротковатые брюки, устроился в кожаном кресле, что громоздилось в углу. Как догадалась Люба, что это был именно Фрост, а не какой-нибудь другой неприкаянный дух – рядовой домовой, случайно зашедший в ее спальню? Сама наделила его именем? В памяти осталось: утро, дверной проем и поэт, которого ждала всю жизнь. Предчувствие или осознание чуда. |