Онлайн книга «Либидо с кукушкой. Психоанализ для избранных»
|
Никогда еще профессор Кибиц не был так откровенен со своими учениками. Более того, он сам и требовал от них именно «шаблонные цитаты из справочников». – Хорошо. Делюсь мыслями, – перевел дух практикант. – Для шизофрении характерно несоответствие содержание бреда и эмоционального фона. Кроме того, система бредовых идей может разрастаться, укрепляться. Но резкая смена «генеральной линии» практически невозможна. – На самом деле возможна, – перебил профессор. – На поздних этапах психика больного не справляется с нагрузкой, и целые куски сюжета начинают выпадать из выдуманной реальности. Как я понимаю, это не про наш случай? – Не про наш. Пациент находится в маниакальном состоянии. У него хватило сил отрезать себе часть ноги, не впадая в болевой шок. Все свои звонки он совершал, не обращая внимания на кровоточащую культю. – И сколько звонков он успел сделать за один вечер? – Около сотни. Вечером он провел себе ампутацию, всю ночь сидел у телефона и названивал по незнакомым номерам. И если бы случайно не дозвонился в местное отделение милиции, его бы так и не нашли. – Поражает, не правда ли? Такое усердие. – Довольно типично. Я хочу все же вернуться к смене сюжета и эмоциональному фону. Пациент одержим идеей картонного человека. Но одержимость эта не маниакальная, а обсессивно-компульсивная. Пациент боится своего творения. Его агрессия, звонки, ругань по телефону – напоминают защитный ритуал, как при обычном неврозе. Полная конгруэнтность бреда и аффекта! Наши стандартные пациенты рассказывают о своих воображаемых преследователях с легкой улыбкой, располагая к себе и изо всех сил вовлекая собеседника внутрь бредовой реальности. Особенно в маниакальной фазе. «Меня хотят убить родственники, хихихи, ой, какая радость». Вольнов не такой. – Верно подмечено. Конгруэнтность бреда и эмоционального фона. А если взять его телефонную ругань как отдельный феномен. На копролалию не тянет? – Не тянет. Его брань занимает вполне конкретное место в процесс общения. Пациент адекватно, с его точки зрения, реагирует на равнодушие собеседников. И удовольствия никакого от произнесения нецензурных слов не получает. – Вот! Я не ошибался в вас, Аннушкин. Вы сумели найти в странных действиях больного стержень адекватности. Дальнейший анализ случая имеет смысл. Вот только я так и не увидел смены сюжета. – Ее трудно заметить. Я это понял скорее на интуитивном уровне. Сначала этот картонный человек был сам по себе, и эту внешнюю угрозу пациент хотел отвести от других людей. Но потом что-то произошло. И тот же самый образ стал внутренним. – Пациент смог овладеть объектом бреда? – Не думаю. Он скорее смирился с его существованием. – Тогда где же тут смена сюжета? – Пациент из наблюдателя стал созерцателем. Профессор Кибиц посмотрел на Игнатия поверх очков. – Аннушкин! Давайте попроще. Мы не после фуршета. – Давайте я лучше запись включу дальше. Предоставлю слово пациенту. – Евгений, вы видели картонного человека? – Думаю, что сегодня я попробую его видеть. – Откуда же вы знаете, что он есть? – Я его заметил! – Где? – О, доктор! Ты не поймешь. Когда ты видишь темноту, где-то на краю скачут образы. А чуть дальше, за краем, опять темнота. Я всегда любуюсь темнотой перед сном. Когда еще не спишь, но уже не можешь открыть глаза, словно их засыпало песком. Но однажды я заметил, что темнота за краем отличается. Она настоящая. – А как вы достигаете края? – Просто смотрю и жду, когда появятся образы. Потом перевожу взгляд чуть в сторону. – То есть вы просто закрываете глаза и смотрите? – Да. А потом начинаю замечать. – И что же вы заметили? – Много интересного. Там целый мир. Он пустой. Но интересный. – Хорошо. Мир пустой. А как туда попал картонный человек? – Доктор, ты дебилушко. Я же сказал, что он там всегда был. И есть. – И сейчас есть? То есть я могу увидеть? – Не можешь. Потому что сегодня его буду видеть только я. – Хм… а заметить? – Можешь! И я его сначала заметил. Смотрел-смотрел в темноту, а он взял и пробежал мимо. Далеко и быстро. – Хорошо. Давайте я тоже попробую его заметить. Я закрываю глаза и? – Ты неправильно смотришь. – Но мои глаза закрыты. – Ты неправильно смотришь. – А куда надо смотреть? Сюда? – Ты неправильно смотришь. – И здесь нам пришлось прервать собеседование. Так повторялось еще два раза. – И где же тут персеверации? Где отказ от общения? – профессор испытующе смотрел на Аннушкина. – Он пытался научить вас, как правильно смотреть. – Не думаю. Он не хотел, чтобы я научился замечать. Или боялся, что я не пойму разницы между «заметить» и «увидеть». – А вы эту разницу поняли? – Да. Это как раз два разных бредовых сюжета. Первый сюжет: пациент наблюдает за темнотой и любуется сменой образов. В этом мельтешении он замечает особенную галлюцинацию, которая становится основой бреда. Ее может заметить каждый. – И поэтому надо всех обзвонить и предупредить? Несостыковка, Аннушкин. – А это уже второй сюжет бреда. Когда картонного человека можно не только заметить, но и увидеть. Сейчас… Диктофон зашипел снова. – Зачем вы отпилили себе ногу? – Это сделал картонный человек. Потому что ему не понравилось, что я его увидел. – Но вы говорили, что картонный человек хочет, чтобы его видели. – Говорил. Я ошибался. Он хочет, чтобы его заметили. Но не хочет, чтобы его видели. – А в чем разница? – Заметить можно случайно. Но когда ты смотришь и ждешь, а потом не отводишь взгляда, то ты видишь. – Поэтому если я закрываю глаза и жду, то ничего не происходит? – Ты неправильно смотришь. – Ну и так далее, – Игнатий поставил диктофон на паузу. – После этой беседы я понял, что значит «неправильно». Заметить можно только случайно, спонтанно. Этим пациент занимался всю первую часть своего бреда. Во второй части он стал созерцателем. И поплатился ногой. – Чем он произвел ампутацию? – Не знаю. Обыск проводила милиция, они не отчитываются. Но разрез был очень аккуратным, ровным. И таким… решительным. |