Онлайн книга «Такое разное будущее»
Тяжелые ворота бесшумно отворились. Огромный холл, охваченный под потолком галереей; бледно-розовые диски ламп без опор или подвесов; ниши в наклонных стенах, как будто пробитые в иной мир окна, в них – нет, не фотографии, не изображения, а живая Аэн, громадная: напротив – в объятиях смуглого мужчины, целующего ее, над потоком ступеней – Аэн в белом, непрерывно мерцающем платье, рядом – Аэн, склонившаяся над лиловыми цветами величиной с человеческое лицо. Идя за ней, я еще раз увидел ее же, в другом окне, девически улыбающуюся, одинокую, свет дрожал в ее медных волосах. Зеленые ступени. Белая анфилада. Серебряные ступени. Прямые, уходящие вдаль коридоры, в них непрерывное, медлительное движение, словно замкнутое там пространство дышало, бесшумно скользили стены, создавая проходы именно там, куда направляла свои шаги идущая впереди меня Аэн; можно было подумать, что неощутимый ветер сглаживает углы галереи, лепит ее перед нами, а все, что было до сих пор, – это только вступление. Стены светились тончайшими прожилками застывшего льда, и было так пронзительно светло вокруг, что даже тени казались молочно-белыми. После девственной белизны этой комнаты бронзовые тона следующей были как крик. Здесь не было ничего, кроме неведомо откуда проникавшего света, источник которого словно находился внизу и освещал нас и наши лица снизу; Аэн сделала незаметное движение рукой, свет померк, она подошла к стене и несколькими движениями, словно заклинаниями, заставила ее вздуться: этот горб тут же стал разворачиваться, образуя нечто вроде двойного, широкого ложа – я достаточно разбирался в топологии, чтобы почувствовать, сколько гениальности было вложено в одну только линию изголовья. – У нас гость, – сказала она, остановившись. Из открывшейся панели выскользнул низенький, заставленный бокалами столик и, как пес, подбежал к ней. Склонившись над нишей с креслами – что это были за кресла, нет слов, чтобы описать! – она приказала жестом, чтобы появилась маленькая лампа; стена послушно выполнила желание, большие лампы погасли. Видно, ей самой надоели эти сворачивающиеся и на глазах расцветающие удобства, она склонилась над столиком и спросила, не глядя на меня: – Блар? – Пусть будет блар, – ответил я. Я ни о чем не спрашивал; не быть дикарем я не мог, но мог по крайней мере быть молчаливым дикарем. Она протянула мне высокий конусообразный бокал с трубочкой, он переливался как рубин, но на ощупь был мягкий, как шершавая кожура плода. Себе взяла другой такой же. Мы сели. До противности мягко, словно присел на тучку. Блар таил в себе вкус незнакомых свежих фруктов и какие-то крохотные комочки, которые неожиданно и забавно лопались на языке. – Нравится? – спросила она. – Да. Возможно, это был какой-нибудь ритуальный напиток. Скажем, для избранников или, наоборот, для усмирения особо опасных. Но я дал себе слово ни о чем не спрашивать. – Лучше, когда ты сидишь. – Почему? – Ты ужасно большой. – Это мне известно. – Ты нарочно стараешься быть невежливым? – Нет. Мне это удается без труда. Она тихонько засмеялась. – Я еще и остроумный к тому же, – продолжал я. – Куча достоинств, а? – Ты иной, – сказала она. – Никто так не говорит. Скажи мне, как это получается? Что ты чувствуешь? – Не понимаю. – Ты притворяешься, наверно. Или солгал… нет. Это невозможно. Ты не сумел бы так… – Прыгнуть? – Я не об этом. – А о чем? Ее глаза сузились. – Ты не знаешь? – Ну, знаете, – протянул я, – так теперь и этого уже не делают?! – Делают, но не так. – Вот как! У меня это так хорошо получается? – Нет. Совсем нет… но так… как будто ты хочешь… Она не закончила. – Что? – Ты ведь знаешь. Я это чувствовала. – Я разозлился, – признался я. – Разозлился! – презрительно повторила она. – Я думала… сама не знаю, что я думала. Ты знаешь, ведь никто не отважился бы… так… Я улыбнулся про себя. – Именно это тебе так понравилось? – Ты ничего не понимаешь. Мир лишен страха, а тебя можно бояться. – Хочешь еще раз? – спросил я. Ее губы раскрылись, она снова смотрела на меня, как на порожденного воображением зверя. – Хочу. Она придвинулась ко мне. Я взял ее руку, раскрыл ладонь и положил в свою. – Почему у тебя такая твердая рука? – спросила она. – Это от звезд. Они колючие. А теперь спроси еще: почему у тебя такие страшные зубы? Она улыбнулась. – Зубы у тебя обыкновенные. С этими словами она подняла мою ладонь так осторожно и внимательно, что я вспомнил свою встречу со львом и только усмехнулся, не чувствуя себя задетым, потому что в конечном счете все это было страшно глупо. Она приподнялась, налила в свой бокал из маленькой темной бутылочки и выпила. – Знаешь, что это такое? – спросила она, прикрыв глаза, как будто напиток обжигал. Ресницы у нее были огромные, наверное, искусственные; у всех артисток искусственные ресницы. – Нет. – Никому не скажешь? – Нет. – Это перто… – Ну-ну, – сказал я на всякий случай. Она широко открыла глаза. – Я тебя заметила еще раньше. Ты сидел с таким ужасным стариком, а потом возвращался один. – Это сын моего младшего товарища, – объяснил я. «Самое странное, что это почти что правда», – мелькнуло в уме. – Ты знаешь, что обращаешь на себя внимание? – Что поделаешь. – Это не только потому, что ты такой большой. Ты иначе ходишь и смотришь, как будто… – Что? – Как будто остерегаешься. – Чего? Она не ответила. Ее лицо исказилось. Она задышала громче, посмотрела на свою руку. Кончики пальцев дрожали. – Уже… – тихо сказала она и улыбнулась, но не мне. Ее улыбка стала восторженной, зрачки расширились, заполняя глаза, она медленно отклонялась, пока не оказалась на сером изголовье, медные волосы рассыпались, она смотрела на меня с каким-то торжествующим восхищением. – Поцелуй меня. Я обнял ее, и это было отвратительно, потому что во мне было желание и не было его – мне казалось, что она перестает быть самой собой, как будто она в любую минуту могла обратиться во что-то иное. Она вплела пальцы в мои волосы, ее дыхание, когда она отрывалась от моих губ, звучало как стон. «Один из нас фальшивый, подлый, – думал я, – но кто – она или я?» Я целовал ее, это лицо было болезненно прекрасным, потрясающе чужим, потом осталось лишь наслаждение, невыносимое наслаждение, но и тогда во мне притаился холодный, молчаливый наблюдатель; я не провалился в беспамятство. Изголовье послушно, как будто понимающе, превратилось в подушку для наших голов; казалось, что здесь присутствует кто-то третий, унизительно заботливый, а мы, как будто зная об этом, за все время не произнесли ни слова. Я уже засыпал, а мне все казалось, что кто-то стоит и смотрит, смотрит. |