Онлайн книга «Круг замкнулся»
|
… перестать быть. Навсегда остаться одной из безымянных невесомых струй огня: нестись ветром, свиваться калеными жгутами, взмывать в поднебесье и опадать в бездну. Навсегда остаться не одной – навсегда остаться одной из. Обрести цель и смысл, избавиться от сомнений. Заполнить себя до целого. Не это ли высшее счастье? Заполнить себя. Себя. Но кого? Огонь выжигал имя. Огонь выжигал память. – Всегда помни, кто ты… – шелестело где-то за гранью. Или она сама была за гранью? И кто она? В мире что-то менялось. Огонь шипел навстречу ливню, сжимался, забивался в трещины мироздания, возвращался в вены Теплого мира, но не выбрасывал, позволял оставаться неотрывной частью. Счастливой и беспамятной. Одной из. И она устремилась следом, отбросив сомнения… и будто налетела на стену. – Всегда помни, кто ты! Загомонили сотни голосов. Шквалом, оглушительным гвалтом, бессмысленным и неудержимым, они душили свежесть, гасили радость, не пускали туда, где она была счастлива. Где она была нужна. Эти глупые голоса запрещали быть цельной! Они вдавливали в горькую золу, сгущали мир, прижимали к земле, возвращали в тело. Но она не узнавала этих голосов. Какие-то из них уже будто бы говорили с ней раньше и теперь лишь повторяли обрывки отгоревших давным-давно фраз. Другие слова никогда еще не были произнесены. А некоторые никогда и не будут. Но сейчас все, кто знал ее когда-то или еще только мог узнать в несбывшемся «потом», – все они будто бы собрались теперь здесь и кричали, шептали, плакали. И она больше не могла быть одним из беспамятных и счастливых потоков. Потому что у нее была память. Потому что у нее была непрожитая жизнь. Она утопала по колено в холодном пепле. До самого горизонта змеились белесые гребни. Осыпались редкими струйками в безветрии, вздымались горькими горелыми облаками. Пепел выстилал небо, землю, забивал ноздри и горло. Пепел засасывал ноги, норовя укрыть с головой. Казалось, невозможно даже шагнуть, но стоять без движения и ждать, пока она и сама обратится пеплом, было еще невозможнее. И она попыталась шагнуть, попыталась осознать свое непослушное тело – и рухнула лицом в пуховую серую перину. Пепел заскрипел на зубах, налип на влажные губы, защипал глаза. Вокруг взвилась настоящая буря: вздыбились волны выше головы, закружились вихрями, перекувырнули несколько раз небо и землю… Кто? Кто выжег здесь все дотла? – Ты… – прошелестел громоподобный голос. – Кто это сказал? – прохрипела она, отплевываясь от пепла, и подняла голову. Волны застыли непроглядной темной стеной, очертив ровный круг в десяток шагов. Как речная гладь безветренной и беззвездной ночью, блестящая и непроницаемая, эта стена вырастала из пепла и уходила ввысь насколько хватало глаз. – Кто выжег этот мир? – закашлявшись, девочка-без-имени поднялась на ноги и шагнула к стене. Пепел свербил в носу, едкими потеками царапал гортань. – Ты предала нас, сожгла Луки! – из-за прозрачной стены смотрели выплаканные глаза на худом лице, потресканные губы шептали проклятия, и что-то такое знакомое и родное напоминал этот высокий лоб, забранные в длинную косу волосы, вытянутая шея, прямая спина. – Будь ты проклята. Горлица?.. Девочка-без-имени шагнула к той, что когда-то была ей старшей сестрой, протянула руку и уткнулась в холодную стену. – Горлица? – прошептала она вслух, цепляясь за единственное во всем мире имя. Но та уже смотрела куда-то мимо и говорила с грузной женщиной в темной юбке, с кулем тяжелых волос на затылке. Они неторопливо уходили прочь от стены, беседуя о чем-то совершенно своем. – Стойте! – девочка-без-имени впечатала ладони в прозрачную стену, прижалась носом, губами, но не смогла прорваться к ним. – Стойте… Женщина обернулась, опираясь на витиеватый сосновый посох, и в теплых карих глазах мелькнула улыбка. – Что же ты, девочка моя? Ты же никогда не сдаешься, мышка! – Тетушка Мухомор?.. – слезы защипали глаза, вымывая опостылевший пепел. – Ты жива, тетушка! Но не дотянуться. Не обнять. Не прижаться щекой к теплым рукам. Не вдохнуть тонкий запах мелиссы и душицы. – Все у тебя будет, девочка моя. Ты только живи, слышишь? И, не дожидаясь ответа, тетушка Мухомор отвернулась, и под руку с Горлицей они ушли в темноту. Воздух задрожал гитарным перебором. Девочка вздрогнула и обернулась: с другой стороны круга, по ту сторону стены, сидел певец на выбеленном валуне. Из-под тонких пальцев лилась колыбельная и дрожала круглыми перекатами между сомкнутых губ. Он плавно покачивался из стороны в сторону, прикрыв веки, и длинные с проседью волосы струились в такт. У его ног сидела девочка, укрытая шалью темных волос. Она тоже покачивалась, вторя его движениям, и смотрела распахнутыми глазищами. Ее пухлые губы надувались все капризнее, пока она не дернула его рукой за полу плаща. – Спой о тех, кто даже на запад ушли вместе, – заканючила она. Он молча покачал головой, не обрывая колыбельной, а потом вплел в музыку шелестящий ответ: – Не время, Ласка. Не время для этой баллады. – Вот если бы ты его попросила, он бы сыграл! – Ласка обиженно отвернулась, скрестила на груди руки и посмотрела внутрь круга с пеплом. – Нет, не сыграл бы, – девочка-без-имени покачала головой и перехватила хитрый взгляд Дождя, мелькнувший из-под полуприкрытых век. Имена сыпались звездопадом, шаг за шагом освещая выгоревший дотла мир. Колыбельная летела радужной лентой, кругом оплетая прозрачную стену. И забытый голос за спиной подхватил напев, вернул миру слова, нежные слова с нестерпимым запахом ландышей. Девочка со всех ног бросилась на голос, захлебываясь слезами. – Мама! – кричала она и не слышала саму себя. – Мама… – шептала она и царапала ногтями прозрачную стену. Мама босой ногой мерно покачивала колыбель и тоненьким голосом пела забытые слова. По ее плечам струились светлые волосы, собранные можжевеловым гребнем с каменьями бирюзы. – Будь самой счастливой, доченька, – с нежностью проговорила она, оборвала песню и заглянула под кисейный полог. – Будь самой-самой счастливой. Из-за колыбели выглядывала рыжая вихрастая макушка, тянулся любопытный конопатый нос. – Тише, сынок, тише, – прошептала мама. – Она только уснула. – А я тихонечко, – Ловкий хитро сощурился. За его спиной послышался приглушенный смех, и мужская рука потрепала рыжие космы. – Идемте наверх, там такая луна взошла – громадная, желтая, как головка сыра. – Из темноты проступил силуэт молодого отца. Голова лохматилась точно как у Ловкого, и поблескивали глаза. |