Книга Блатной, страница 78 – Михаил Демин

— Ну, ясно, — сказал я, — он твоему идеалу не соответствует.

— Никак не соответствует!

— Да и вряд ли ты когда-нибудь этот идеал найдешь.

— Ох, не говори, — Левка скорбно потупился, сжал рот в куриную гузку. — Я и сам иногда так думаю, но ведь жить без мечты нельзя. Надо же иметь хоть какие-нибудь идеалы!

Итак, я попал из огня да в полымя! Спасаясь от блатных передряг, приобщился к другим — политическим. Ища тишины и покоя, угодил в бендеровское подполье, в организацию террористов, причем в самый центр их, в самое гнездо.

И все осложнялось еще тем, что они считали меня «своим»!

Они считали меня своим и в качестве такового вполне могли использовать меня в конкретных делах, в текущей работе.

А работа у них была специфической! Чуть ли не каждый день доходили до меня слухи о деяниях бендеровцев — о растрелянных активистах, спаленных хатах, пущенных под откос поездах… Вот к этим самым диверсиям они могли теперь привлечь и меня. И, вероятно, поэтому медлили со мною, не спешили перебрасывать через границу.

Но даже и в этом случае, если бы меня наконец перебросили, даже и тогда я оставался бы в их руках… Париж был далек, и путь к нему — неясен. Скорее всего, я шел бы нелегально, «по цепочке», и Бог знает, где и когда бы эта «цепочка» пресеклась!

Люди эти приняли меня и ввели в свою организацию на основании письма Копченого. Но что он написал обо мне? Что именно? Как отрекомендовал? Какие дал им советы и инструкции? Все это было для меня полнейшей тайной.

Я жил здесь уже вторую неделю — томился ожиданием и не знал, как поступить, что делать. Ждать еще? Но сколько и до каких пор? А может, плюнуть на все, бежать отсюда и снова вернуться к блатным?

Я подумал так и сейчас же сообразил, что бендеровцы теперь не выпустят меня живым, не дадут уйти безнаказанно. Любая моя попытка к отступлению будет расценена как предательство…

Да и куда я мог бы уйти от них здесь, во Львове? Вся эта местность — вся, по существу, Западная Украина — находилась под контролем воинствующих националистов. Они имели своих людей всюду. И даже среди уголовников. С ними, как выяснилось, были связаны Копченый и Марго. Да только ли они одни?!

Я как бы оказался в кольце… Надо было вырваться из него, искать хоть какой-нибудь выход! И, поразмыслив, я направился к Хозяину.

До этого я уже не раз беседовал с ним. И всегда выслушивал одно и то же: «Надо ждать». «Всему свое время». «Торопливость уместна только при ловле блох». Все это были пустые, ничего не значащие фразы. И вот теперь я решил наконец поговорить с ним начистоту: открыться ему, объяснить подробно, кто я и откуда и чего я хочу.

Уже подойдя к его двери (он жил надо мною на втором этаже), занеся руку для того, чтобы постучать, я вдруг замер, охваченный внезапным подозрением… А что, если все обстоит гораздо проще, чем я думаю? Проще — и страшней? Никакой я для них не «свой», они все обо мне знают — на основании того же письма! И придерживают меня здесь, исходя из каких-то особых соображений. Для чего-то, вероятно, я им надобен. Но для чего? Для чего?

Хозяйская комната была полна людьми; слоился дым, глухо дробились голоса. В тот самый момент, когда я вошел, Хозяин говорил о чем-то: я уловил отрывок фразы: «…В данных обстоятельствах это наш единственный вариант!» Затем он увидел меня и, прервав монолог, шагнул ко мне, уже издали протягивая руку для пожатия.

— Здравствуйте, здравствуйте, — проговорил он быстро, — вижу, догадываюсь, о чем вы хотите спросить.

— Ну, а если так, — сказал я, — может быть, вы мне сразу же и ответите?

— А вот это уже труднее, — наморщился он, — вообще должен сказать, голубчик, что вам не повезло: здесь сейчас начались такие сложности…

— Какие же? — полюбопытствовал я.

— Всякие, — Хозяин задумчиво тронул усы. — Политические и организационные. Давайте-ка так сделаем, — он посмотрел на меня из-под опущенных клочковатых бровей. — Вечерком я к вам зайду, и мы все обсудим. Сейчас я, как видите, занят. Вы уж извините. Дела!

— Ничего, ничего, пожалуйста, — ответил я, отступая к дверям. — Так, значит, вечерком?

— Да, — сказал он, — ждите.

Он пришел ко мне поздно ночью, я уже лежал, засыпая. Уселся со вздохом на постели — в ногах — и так помалкивал небольшое время. Видно было, что он сильно устал и издерган: лицо его осунулось, потемнело, под глазами крупно обозначились отечные мешки.

Я привстал и потянулся за папиросами. Мы закурили. Цедя сквозь усы синеватый дымок, Хозяин сказал погодя:

— Я вас раньше не посвящал в наши сложности. Может быть — напрасно… Словом, дела обстоят скверно! МГБ взялось за нас всерьез. Вы понимаете, что это значит?

— Догадываюсь, — усмехнулся я.

— Этого, собственно говоря, давно уже следовало бы ожидать, — он говорил осевшим, каким-то сдавленным голосом. — В пограничные районы стянуты войска, повсюду идут облавы, многие явки разгромлены…

— Значит, что же, — забеспокоился я, — значит, мое дело тухлое? Не выгорает? Так, что ли?

— Ну, не совсем, — пробормотал он, кряхтя. — Не совсем… Вам мы еше сможем помочь. Но в данных обстоятельствах лучший путь для вас будет — как мне кажется — легальный.

— То есть как — легальный? — изумился я, роняя папиросу.

— Да вы не пугайтесь, — проговорил он с улыбкой, — все просто. Постарайтесь выслушать меня спокойно, — и, придвинувшись ко мне, сказал, положив на плечо мне руку: — Здесь, во Львове, имеется специальная комиссия по отправке на родину репатриированных поляков. Действует она уже давненько и отправила многих. Сейчас собирается еше одна партия. Понимаете, куда я клоню? Если вы вольетесь в общий поток…

— С этим «потоком» я попаду всего лишь в Польшу. А там?

— Главное попасть, — сказал он, а там уже никаких осложнений не будет. Польша — наша страна! Оттуда вас доставят куда угодно.

— И кстати — насчет «потока». Тут тоже есть свои проблемы. Как я, например, буду изъясняться? Я же по-польски не говорю. Не разумею.

— А вам говорить и не придется, — мгновенно отозвался Хозяин. — Вам, наоборот, надо будет молчать, — он полез в боковой карман пиджака и вытащил пачку каких-то бумаг. — Вот, смотрите! — он разложил бумаги на одеяле. — Прежде всего — справка из комендатуры, выданная на имя Моисея Филоновского.

— Почему Моисея? — спросил я.

— Потому что Филоновский — еврей! — Хозяин покосился на меня с веселым юмором. — Вас это обстоятелктво не устраивает?

— Да нет, — сказал я, — какая разница! Еврей так еврей.

— Вот и я так думаю, — кивнул он. — Поехали дальше…

— Мне одно только интересно, — перебил я его, — этот документ подлинный?

— Конечно. Здесь все бумаги надежные. Без сучка, без задоринки. Это не то, что какая-нибудь блатная туфта.