Книга В пекле огненной дуги, страница 47 – Виталий Мальков

Южаков вновь остановился и повторил свой приём со взглядом.

— А вот мне известно, что ваши бойцы ругают командование. Что скажете?

— Я не слышал, — после паузы произнёс Александр, стараясь придать своему голосу уверенности и выдерживая этот тяжёлый, буравящий взгляд особиста.

Южаков неопределённо хмыкнул и вновь заходил.

— При штурме Кучеряевки никто не проявлял трусости? — сменил он тему.

— Да нет, я таких не заметил.

— Допустим, — с сомнением произнёс Южаков. — Ладно… А что вы можете сказать о рядовом Давлетгирееве?

— Об Ильясе? — Александр пожал плечами. — Да ничего плохого. Хороший парень, комсомолец. При освобождении Кучеряевки проявил отвагу. Подорвал гранатой немецкий бронетранспортёр. Во взводе его уважают.

— Хм… Вы должны понимать, товарищ Романцов, что рано или поздно начнётся наше наступление, и, по-видимому, дивизии предстоят тяжёлые бои. Так что вопросы я задаю вам далеко не праздные.

— Да-да, я понимаю. — Александр кивнул.

— Вы не думайте, что мне хочется кого-то заклеймить для галочки… лишь бы показать свою работу… А если действительно кто-то предаст или струсит в самый острый момент? Вина за это ляжет и на меня. Скажут, что я проглядел… недоработал… что-то упустил…

Южаков присел на лавку рядом с Александром.

— А чеченцы, сами понимаете, народ непростой… С ними не раз уже возникали… хм… проблемы… Ещё меня интересует рядовой Чепурной. Может, замечали за ним что-то негативное?

— В смысле? — не понял Александр.

— Ну, например, высказывал недовольства в адрес советской власти или лично в адрес товарища Сталина? Или какие-то странные мысли, идеи… Не было?

— Что значит, странные?

— Странные — это такие, которые не соответствуют нравственному облику советского человека, — с расстановкой произнёс особист. — Вы понимаете, о чём я?

— Не совсем, — честно ответил Александр. Он действительно не понимал, к чему ведёт разговор Южаков.

— Дело в том, что родственник Фёдора Чепурного, а если точнее, то его родной дядя, в Гражданскую воевал на стороне белых. Был унтер-офицером. Расстрелян в двадцатом году как активный участник борьбы с советской властью. То есть у Чепурного есть повод иметь личную обиду на советскую власть. Так понятней?

— Так понятней, — в тон ему ответил Александр. — Ничего такого за ним не замечал.

— Точно?

— Точно.

— То есть вы хотите сказать, что готовы поручиться за каждого в вашем взводе? Я вас правильно понял, товарищ Романцов?

— Да, готов.

— Хм… — Особист с минуту расхаживал по комнате молча, потом опять присел на лавку и достал из кармана брюк портсигар.

— Пытаюсь бросить курить, — зачем-то пояснил он и, повертев портсигар в руках, спрятал его обратно в карман. — Держусь уже третий день.

Александр попытался поставить себя на место этого лейтенанта и пришёл к выводу, что вряд ли смог бы заниматься такой работой. Ему было бы тяжело подозревать всех и каждого и всюду искать предательство и что-то плохое.

— Вы вот думаете, что я во всех вижу предателей и трусов, — словно угадал его мысли Южаков. — Но… таких случаев действительно много. Да и в тылу сволочей хватает. Вот, например, только на днях мы разоблачили группу интендантов, которая занималась хищением продуктов со склада дивизии. Так что… тут поневоле начнёшь подозревать…

Эта новость огорошила Александра. В его уме не укладывалось, что такое может происходить…

Где-то за полчаса до наступления по траншее прошёл старшина роты с ведром спирта, наливая в кружку всем желающим — на пару глотков.

— Ещё б закусить дали, — пошутил сидевший рядом Потапов, — а то уже жрать охота.

— Потом пожрём, Вася, — ответил Александр, который тоже хлебнул спирта. — А то не дай бог в живот ранят.

Небо затянули тяжёлые тучи, предвещая сильный снегопад. Было всего лишь градуса три-четыре ниже нуля, и в окопе сиделось вполне тепло. Вообще уже вовсю ощущалось приближение весны, и это наполняло душу каким-то необъяснимым восторгом.

«Видно, так уж природой в человеке заложено, — думал Александр, — и ничего тут не попишешь. Даже сейчас, зная, что скоро пойдёшь под пули, всё одно весне радуешься. Видно, сама весна пробуждает в каждом живом существе радость и жажду жизни…»

Его отвлёк от раздумий голос Джанабаева, который тоже сидел рядом, только с другой стороны.

— Извини, Ордалбай, задумался. Что ты говоришь?

— Говорю, товарищ лейтенант, у вас здесь простор чувствуешь по-настоящему, не то что у нас в Казахстане.

Джанабаев говорил практически без акцента и в целом хорошо знал русский язык.

— Как это? — удивился Александр. — Я же сам в Казахстане жил. У вас ведь там степи бескрайние, а ты говоришь, простора нет.

— А вот так получается… Понимаете, у нас степь голая и ровная, глазу совсем не за что зацепиться.

Такое впечатление создаётся, что горизонт совсем близко, и потому простор совсем не чувствуешь. А у вас смотришь в даль… Поле, лес, река течёт… Горизонт где-то далеко-далеко… Красота…

Александр задумался над словами рядового, припомнив, как выглядит казахстанская степь, и понял, что Ордалбай прав. Действительно, родные русские поля и леса и создают весь этот необъятный простор, на который можно смотреть бесконечно. А вид голой степи быстро утомляет взгляд…

Без четверти восемь заработала артиллерия, и где-то впереди стали взметаться в небо «кустистые» взрывы. Их было много, и казалось, что там, где они «вырастают», не должно уж остаться ничего живого, и хотелось, чтобы действительно не осталось. Но Александр хорошо понимал, что, к сожалению, так только кажется, потому что всё равно кто-то из немцев обязательно уцелеет и встретит огнём наступающих. А значит, обязательно будут и потери…

Артподготовка закончилась за пять минут до начала наступления, а ровно в восемь над траншеей взвилась ракета. Тотчас батальоны Памирского полка поднялись и двинулись вперёд плотными цепями, охватывая с трёх сторон село Комарник. А левее, на Светлый Луч, наступали батальоны 209-го Зайсанского стрелкового полка.

Но не прошли и сотни метров, как фашисты очухались и открыли огонь, который с каждой секундой делался сильней и сильней. Сначала лишь винтовки и автоматы, а затем пулемёты и миномёты «заиграли» смертельную симфонию войны, и вскоре она загремела над полем на полную мощь, сея в душе страх и бросая в дрожь. Чудилось, будто какой-то незримый дьявольский дирижёр руководит «оркестром», исполняющим эту ужасную музыку.

От немецких траншей в сторону наступающих над самой землёй понеслись огненные пунктиры, которые то разбегались в разные стороны, то сходились в одной точке, хищно впиваясь в чьё-нибудь тело. Они завораживали взгляд и вызывали в разуме леденящую пустоту. Некоторые из этих светящихся «чёрточек» летели прямо в Александра, и тогда он перепрыгивал через них или уклонялся от них влево-вправо.