Книга Я превращаюсь в дождь, страница 32. Автор книги Эльвира Смелик

Куда-нибудь – нормальное направление. Оно зависит от очень многих причин. От настроения, устремлений толпы, от попадающихся на глаза мелких и больших деталей. Например, от едва заметной тропинки, которая ответвляется от основной дороги. Или от спешащей по своим делам собаки. Или увиденного в далекой перспективе незнакомого кусочка улицы.

Но выходить ночью из дома немного страшно. Я не решилась. Да и в пустоте улиц было что-то особенное. Как предчувствие чуда. Или, скорее, ожидание.

Ага, так и казалось, что сейчас обязательно что-то случится. Как в книжках. Тишина, покой, безлюдье, и вдруг…

Дождь стал тише, из ливня превратился в легкую морось, неподвижно висящую в воздухе. Из-за нее вокруг фонарей появились сияющие ореолы. Но ничего не случилось. Совсем ничего. Красиво мерцающая картинка. И все.

А в школу я не ходила. Сказала маме, что плохо себя чувствую. Она сразу заставила мерить температуру, но у меня даже тридцати шести не получилось. Тогда мама разрешила мне пересидеть дома до понедельника. Тем более была пятница, а субботу нам сделали неучебной. Я уже забыла почему.

Пойду в школу в понедельник. Правда пойду. А что такого?

Стекло под щекой сначала было очень холодным, а потом нагрелось и почти не чувствовалось. Зато я сама начала замерзать. Наверное, все мое тепло перешло в окно, а от него – в уличный воздух.

А вдруг вслед за теплом потянется душа? Тоже просочится наружу, растворится в водяной взвеси. Мое человеческое тело останется жить обычной жизнью, но я настоящая буду дождем. И никто-никто не догадается об этом. Но и не надо.

Пусть думают: вот она – Олеся Ерганова, торчит в одиночку за своей партой. Странная, пришибленная, скучная, никакая. А это не я. Это то самое «пустое место», тело без души, и ему плевать на чужие слова и мнения, оно все равно ничего не понимает. Ему ничего не нужно. Никто не нужен.

Вообще-то мне тоже никто не нужен. Мне хорошо одной. Действительно хорошо. И пусть будет как раньше. Как в прошлом году, и в позапрошлом.

Я одна. Все.

Мой идеальный мир – как раз тот, который я вижу за окном. Пусто, безлюдно, тихо. И дождь. Остальное – лишнее. Не надо.

Долго сидеть без движения рядом с окном слишком холодно. Я сильно замерзла. Слезла с подоконника, забралась в кровать, но не легла, а села. Завернулась в одеяло с головой, только лицо открытым осталось. И дрожала, пока не отогрелась.

Что потом – не помню. Наверное, все-таки легла и заснула. А может, сперва заснула и оттого упала.

Разбудила меня мама:

– Олисенок, ты почему до сих пор дрыхнешь? Уже почти двенадцать. Нормальные люди обедать собираются, а ты еще не завтракала.

А папа сказал:

– Да пусть отсыпается, раз лишний выходной выдался. Надо пользоваться возможностью.

Но мама уже придумала другую причину и разволновалась:

– Ты, Олеська, случайно, не заболела? Вчера же плохо себя чувствовала.

Сбегала за градусником и опять заставила меня температуру мерить. Но в этот раз она оказалась самой нормальной: тридцать шесть и шесть. А дождь так и не закончился, лил и лил. То затихал, то опять усиливался. Небо было неравномерно серым, как бумага для пастели, но почему-то никто не захотел нарисовать на ней солнце.

– Иди позавтракай, – велела мама.

Есть совсем не хотелось, но я встала, натянула шорты, пижамную футболку переодевать не стала, отправилась на кухню, налила воды в чашку. Я же дождь, мне ничего другого не нужно.

Папа стоял у окна и смотрел на улицу.

– Ну надо же, – сказал, – третий раз выглядываю, а он все торчит на одном месте. Льет, а он стоит, не уходит. Подрасти, что ли, пытается?

Я сначала не поняла, о чем папа говорит, тоже подошла к окну, тоже посмотрела.

Льет. Стоит. Не уходит. Он?

Нет, не буду выдумывать. Со спины все одинаково выглядят. Особенно когда в капюшоне.

Ну почему сердце так бешено бьется и не желает успокаиваться? А пальцы с трудом удерживают чашку. Просто же показалось. Глупые мысли. Очень-очень глупые. И еще тысяча раз «очень».

Он же сказал, что я стремная, что со мной стыдно. Тогда зачем ему здесь стоять? Да еще мокнуть. Бессмысленно.

Может, это вообще взрослый мужчина. Ведь не разберешь, не видя лица. Только по фигуре. А куртка… Да очень многие носят черные куртки.

Нет. Нет-нет-нет. Так не бывает.

А он повернулся. Тот, кто стоял на улице под дождем.

Неужели почувствовал, что я на него смотрю? Запрокинул голову, отчего капюшон съехал, и тоже посмотрел. На меня.

* * *

– Ты куда? – крикнул папа вдогонку.

– Я сейчас. Я сейчас вернусь, – пробормотала Олеся, сдернула с вешалки куртку. Под руку попалась мамина, но – неважно.

Открыла дверь, толкнула ее, выбежав из квартиры, но, наверное, слишком слабо. Дверь так и не захлопнулась.

Ну и ладно.

Олеся прыгала по ступенькам, и задники домашних шлепанцев звонко щелкали по пяткам. Олеся не боялась, что шлепки слетят, что она может споткнуться и упасть.

Не может.

Главное, пусть не окажется самообманом то, что она увидела из окна. Вот выскочит она из подъезда, а там… там пусто. Ни-ко-го. Как ночью.

Не будет такого.

Улица дохнула холодом и сыростью, словно ватой забила уши монотонным шелестом дождя. Олеся ничего этого не заметила, не ощутила, не услышала. Только увидела.

Егора. В нескольких метрах от подъезда.

Она не задумываясь выскочила бы под дождь, если бы он не произнес:

– Стой! Дальше не ходи!

Егор подошел сам, встал на крыльцо, под защиту крыши.

Он. Точно он. Так близко не ошибешься, а между ними всего шаг. Сейчас – всего шаг.

Куртка блестит от дождя, в волосах капли.

– Ты же весь мокрый!

– Я знаю. Ну и что? – Егор улыбнулся уголком рта, хмыкнул. – А ты в шортах. Сейчас опять замерзнешь. – Помолчал секунду. – Я бы тебя обнял, но… – Вынул из карманов руки, развел их в стороны, демонстрируя очевидное: как дождевые капли падают с рукавов. – Хотя…

Он ухватился за бегунок молнии, торопливо дернул его вниз, сбросил куртку прямо под ноги. Шагнул к Олесе и все-таки обнял. Прижал к себе, уткнулся носом в волосы и прошептал прямо в ухо: