Онлайн книга «Шрам»
Лишь значительно позже она стала понимать, что означало короткое слово «он», произносимое отцом то насмешливо, то яростно, то глухо; в устах матери это слово звучало всегда с одинаковым вызовом. В тот вечер, рассорившись с мужем, мать собралась к «нему» — и тогда, впервые за долгое время презрительного попустительства жене, Луаян взбунтовался. То есть это выглядело так, что он взбунтовался — на самом деле он чувствовал либо просто знал, что произойдёт потом. Он умолял, потом грозил, потом просто запер жену в комнате — а она ярилась и бросала ему в лицо такие слова, что Тория, дрожащая в кровати за занавеской, обливалась слезами от страха и горя. В какой-то момент Луаяну изменила выдержка — и он дал жене уйти, просто дал уйти, и хлопнувшая дверь едва не сорвалась с петель — такой силы был этот прощальный удар. — Не надо было мне её слушать, — спустя много лет горько говорил декан взрослой дочери. — Не надо было… Тория, знавшая за своим отцом и эту боль, и эту вину, просто крепко прижималась лицом к его груди. В ту ночь Луаян не спал — маленькая Тория, то и дело просыпаясь, видела горящую на столе лампу и вышагивающего по комнате отца. Под утро он, не говоря ни слова, оделся и ринулся прочь, будто спеша кому-то на помощь — но было поздно. Даже маги не умеют оживлять мёртвых, а мать Тории была уже мертва в ту минуту, когда муж освободил её из высокого сугроба на лесной дороге… — Не надо было мне её слушать… Меня ослепили тогда гордыня и обида, а что толку обижаться на женщину? — Ты не виноват, — говорила на это Тория, но отец отворачивался: — Виноват… Лис вернулся за полночь. Сперва послышались под окном приглушённый хохот и неразборчивая болтовня, потом кто-то жалобно завёл песню, которая тут же и оборвалась коротким вяканьем — похоже, певец получил дружеским кулаком по спине. Непродолжительная тишина сменилась вознёй в коридоре, заскрипела открываемая дверь — в полной темноте в комнату ввалился Лис. Застонала под весом тощего тела деревянная кровать, зашелестела ткань, потом упал на пол один башмак и следом — другой. Лис сладко вытянулся и удовлетворённо зевнул, вспоминая, очевидно, сегодняшние похождения и большой успех своего исполинского огурца. Уже задрёмывая, он вдруг услышал негромкое Эгертово: — Гаэтан… Лисова кровать скрипнула — удивлённый, он перевернулся на бок: — Ты почему не спишь, а? Рассеянное благодушие в голосе выдавало некоторое количество выпитого Лисом вина. — Гаэтан, — повторил Солль со вздохом. — Расскажи мне, что ты знаешь о господине декане. Стало тихо, очень тихо; где-то в отдалении вскрикивал сверчок. Стукнул ставень; снова тишина. — Дурак ты, Солль, — сказал Лис уже другим, трезвым голосом. — Нашёл, о чём спрашивать среди ночи… — он помолчал, сердито сопя, и добавил раздражённо: — Да и тебе, между прочим, виднее… Он твой знакомец вроде бы… — Вроде бы, — сказал Солль шёпотом. — Ну и вот… И спи себе, — кровать под Лисом прямо-таки зашлась скрипом, так резко он отвернулся лицом к стене. В стекло билась ночная бабочка — дробный стук маленьких крыльев то обрывался, то оживал с новой силой. Можно было закрыть глаза или держать их открытыми — одинаковая тьма, густая, как воск, залепляла глазницы. Солль притих — как всегда в темноте, ему было очень, очень не по себе. Кровать Гаэтана ожила вновь — скрип оборвался на самой высокой ноте. — А что тебе господин декан? — свистящим шёпотом Лиса спросила темнота. — Что тебе до него? И что ему до тебя? А? Солль натянул одеяло до самого подбородка. Сказал в невидимый потолок: — Он обещал… помочь мне. А я… не знаю. Я боюсь его… А тут ещё она… — Кто — она? — тут же поинтересовалась темнота. — Она… Тория, — губы Эгерта неохотно, через силу сложились в это имя. — Тория? — переспросил Лис опасливо и вместе с тем мечтательно. Шумно вздохнул и печально бросил: — Забудь. Далеко-далеко, в городе, перекликались ночные сторожа. — Он учит её… колдовству? — с замиранием сердца спросил Эгерт. Лис снова раздражённо завозился в постели: — Дураком родился, дураком и помрёшь… Он никого не учит… магии! Это тебе не арифметика и не сапожное дело… И снова тишина, нарушаемая шорохом бабочки да сердитым сопением Лиса. — Но ведь он маг? — снова спросил Солль, преодолевая невольную робость. — Ведь он великий маг? Я ведь потому и… Он хотел сказать, что затем и пришёл в город, чтобы встретиться с великим магом, о котором слышал на дорогах и постоялых дворах; хотел сказать — и запнулся, побоявшись выдать о себе больше, чем следует. К счастью, Лис ничего не заметил — кровать под ним снова заходила ходуном. — Я… — снова начал Солль, но Лис неожиданно перебил его. Голос рыжего Гаэтана звучал непривычно серьёзно, даже несколько патетически: — Я в университете второй год… И вот что тебе скажу. Декан Луаян, он… Может, и не человек вовсе, — он перевёл дыхание. — Нет, зла никому не делает… Историю лучше него никто на свете не знает, это точно… Только ты правильно его боишься, Солль. Было однажды… Ты только не болтай… Но я сам видел, Солль! Появилась на площади старуха с барабанчиком… Нищая, барабанила и милостыню просила. Говорили о ней… что глазливая, что лучше обходить десятой дорогой… А я возьми да и подойди, любопытно стало… Вижу, декан идёт… Поравнялся со старухой, да вдруг как развернётся, как взглянет… Я рядом стоял, говорю, но меня чуть не убило этим взглядом… А старуха барабанить-то бросила, да как зашипит! Чего-то шепчет, а ни слова не разобрать, слова лязгают, как замок ржавый… Ну и… декан тоже ей… сказал. Такое слово… Потом три дня в ушах отдавалось. И потащил её… Не руками, а так, будто на верёвке невидимой… И я за ними потащился, дурак, хоть и поджилки тряслись… Завернули в подворотню, и старуха… Там, где стояла старуха, гляжу, змеюка здоровенная, склизкая, извивается, на декана пасть разевает, а он тогда руку поднял, и из этой руки… Лис странно осёкся и замолчал. Солль лежал, с трудом сдерживая нервную дрожь. — Ну? — выдавил он наконец. Лис завозился. Встал. Пошлёпал руками по столу, разыскивая огниво. — Ну?! — простонал Эгерт. — Ну, — глухо отозвался Лис, высекая искру. — Декан спрашивает: чего тебе надо? А она шипит: вольнослушателя Солля на съедение… Загорелась одинокая свечка. Эгерт, мокрый как мышь, плюнул с досады и то же время вздохнул с облегчением: соврал, проклятый шутник. Соврал… Наверное. Лис стоял посреди комнаты со свечкой, и чёрные тени на стенах вздрагивали — у Гаэтана мелко тряслась рука. До самого рассвета оба старательно прикидывались спящими. Утром, проведя несколько долгих минут в изучении косого шрама на поросшей щетиной щеке, Эгерт превозмог себя и отправился на лекции. |