Книга Финист – ясный сокол, страница 52 – Андрей Рубанов

– Говорят, там не только кости, – сказал Потык. – Ещё оружие лежит всякое, брошенное.

– Есть оружие, – сказал я. – Только всё старое. Негодное. И вдобавок в землю втоптано. Змей-то на одном месте не сидит, он кругами ползает.

Из щели под дверью избы показался свет: внутри зажгли лучины.

– Если что, – сказал Тороп, – у меня орехи есть. И мёд. Хотите?

– Прибереги, – ответил я. – Неизвестно, сколько мы у тына просидим. Может, за один день не управимся.

Оба моих товарища явно изнывали от голода: обычные мирные мужики, не привыкшие к походам.

А я множество раз ходил в дальние походы и умел ничего не есть по три дня кряду.

И я знал, что послезавтра, когда мы все вернёмся по домам, румяные скулы малого Потыка чуть обострятся, и шея усохнет.

Только поход делает мужа из мальчика.

Но вот – открылась, наконец, дверь, и Марья вышла снова.

Молча приблизилась и протянула Торопу свежий каравай, завёрнутый в тряпицу.

Бородатый осанистый Тороп выглядел старше меня и тем более Потыка – девка приняла его за старшего.

Мы так обрадовались, что забыли поблагодарить; что-то пробормотали, вдыхая ноздрями хлебный дух, и молча стали есть.

Марья не ушла: устроилась у огня, подогнув под себя ноги.

Тороп ломанул добрый кусок и протянул ей – она помотала головой.

В свете костра она казалась старше и печальнее.

– Вот это хлеб, – сказал Потык с полным ртом. – Давно такого не ел.

– Ещё бы, – сказал Тороп. – Старухиной закваске двести лет. Все знают, что у неё лучший хлеб.

Я полез в свой чувал, достать флягу с водой; пальцы наткнулись на холодный металл. Я вспомнил, извлёк найденные на берегу озера башмаки с железными подошвами.

Положил перед Марьей.

– Твои?

Марья посмотрела без выражения, не притронулась.

– Были мои, – ответила тихо. – Теперь не нужны. Сносились. И посох стёрся.

Я вынул и показал железный пест.

– Это был посох?

Она кивнула. И показала руками сажень длины.

– Вот такой.

– И он стёрся?

– Да.

– Сколько лет тебе?

– Пятнадцать.

– Что привело тебя в наши края?

– Я ищу жениха.

– Как его имя?

– Финист.

– Кто он такой?

– Оборотень.

Тороп перестал жевать.

– Оборотень?

– Да, – сказала Марья. – Ещё говорят – нелюдь. Птицечеловек.

Мы молча переглянулись. Я удивился, а малой Потык и Тороп и вовсе окаменели от изумления.

– В твоей земле оборотни женятся на обычных девках?

– В моей, – ответила Марья, – не женятся. Но я ищу его землю. Он сказал – я найду, когда изношу железные сапоги. Вот: износила. Получается, он где-то здесь.

– Значит, – спросил я, – ты пришла не к ведьме?

– Нет, – ответила Марья. – Я и не знала, что тут живёт какая-то ведьма. Пришла, потому что люди подсказали. Все говорят, что в долине за перевалом полно всякой нежити.

Тороп улыбнулся и ловко вынул крошки из бороды.

– Это да, – сказал он. – Чего-чего, а этого достаточно.

– У нас даже змей есть, – гордо добавил Потык. – Слышала, как орёт?

– Слышала, – сказала Марья. – Только мне к змею не нужно. Мне нужно в город птиц. Он парит в небе. Может, прямо над нами.

И показала взглядом в небо.

А небо меж тем обрело цвет старого войлока, исчезли и звёзды, и луна, потянуло прохладным ветром – собирался дождь.

– Спроси старуху, – сказал я Марье. – Она известная ведьма. Влиятельная. К ней отовсюду за советом идут.

– А вы? – сказала девка, переводя взгляд с меня на Торопа и Потыка. – Вы здесь тоже – за советом?

– Какой совет? – небрежно ответил малой Потык; после доброй краюхи тёплого хлеба, съеденной в пять укусов, его явно развезло. – Зачем нам советы? Мы на змея идём. Бить его будем. Общинная повинность. У вас что, такого нет?

– У нас змеи не живут, – ответила Марья. – Иногда кости находим, или старые яйца. Но живых давно нет, повывелись.

Потык сел прямее и состроил надменную гримасу.

– А у нас есть. Говорят, последний.

– И зачем его бить? – спросила Марья.

– А он орёт, – сказал Потык. – Есть хочет. На зиму засыпает, как лягушка, а весной оклемается – и кричит. На рассвете и на закате. А в плохие дни – с утра до ночи. Он старый. Летать, ходить уже не может: только ползает и стонет. Каждый год из восьми деревень по жребию выбирают три деревни, а в этих трёх деревнях, опять же по жребию, выбирают добровольцев. Они идут в лес и стращают змея до полусмерти. Тогда он замолкает. Иногда – на всё лето, иногда – на половину лета. Бывает, что мужики ходят по четыре раза в год. А бывает, что за всю весну он ни разу не заорёт, и тогда люди собирают ему жратву: дохлых собак, несколько куриц, или больную козу, или старую кобылу даже. Собирают харч, относят и подкармливают.

– Зачем? – спросила Марья.

– Чтоб не подох.

– Ну и пусть подохнет.

– Нельзя, – сказал я. – Он не должен подохнуть.

– Не понимаю, – сказала Марья. – Зачем он нужен?

– Во-первых, – ответит Потык, – он – последний. Нигде в округе уже много столетий змеев нет. Боги стёрли их с лица земли. Наш – единственный. Жалко его. Он и так старый.

– Понятно, – сказала Марья. – Он орёт, а вам его жалко.

– Да, – сказал я. – Именно.

– А во-вторых?

– А во-вторых, – сказал Тороп, – есть наказ волхвов и старшин. И по этому наказу змея нельзя умерщвлять насильственно. Надо ждать, пока сам подохнет. А если не подыхает, дальше тянет – стало быть, так угодно богам.

Марья слушала внимательно, не шевелясь, как будто всё сказанное прямо касалось её судьбы.

– Расскажите, – попросила она. – Про наказ.

– Нельзя, – ответил я. – Это тайна. Чужакам знать нельзя.

Мы замолчали.

Тороп, женатый обстоятельный мужчина, ел медленней всех, хлебную корку посасывал, дочиста вытягивая дёснами сласть; по нему было видно, что человек пребывает на высокой ступени жизненного пути. Тороп был осторожный, он больше молчал, он берёг свою рубаху, он не суетился и не жаловался. Он мне нравился.

Малой Потык сжевал свою долю быстрей остальных, явно – не наелся и взял бы добавки, но вида не подавал.