Книга Утерянное Евангелие. Книга 2, страница 44. Автор книги Константин Стогний

— В откровенных снах… — женщина как бы обнимала замершую в белой тунике девушку, но на самом деле лишь едва касалась ее в тех местах, где та боялась прикосновений. Возбужденная публика с восторгом следила за каждым движением этой невероятной соблазнительницы.

— Сладкой мукой… — а вот ласкать себя Юнона совершенно не стеснялась. Ее белые руки, украшенные массивными драгоценностями, скользили по лебединой шее и будто выточенным из каррарского мрамора плечам, медленно путешествуя все ниже и в конце концов заставляя зрителей упоенно смотреть на ласкающие движения в области бедер… Юнона страстно прижалась спиной к Клименту, тот сжал ее груди и оттолкнул обратно к Авишаг. Его бывшая жена пала перед девушкой на колени и снизу занырнула руками в боковой разрез хитона.

— Была любовь к тебе в снах моих… — Юнона резко отпрянула от девушки, сделала вокруг нее несколько бесстыжих танцевальных движений и снова, пав на колени, забралась руками под подол ее хитона. Щеки обольстительницы горели румянцем страсти, полуоткрытые губы подрагивали от перевозбуждения. Она снова вскочила, запустив пальцы в густые волосы иудейки.

— Шепчи мне слова, притяни к себе… — женщина легонько укусила девушку за ушко.

Та заметно поддалась жгучей сексуальности Юноны и закрыла глаза от остро-бесстыжего удовольствия.

— Нежно коснись сердца моего… — Юнона взяла безвольную левую руку Авишаг, вытянула в сторону, нежно провела по ней ноготками и через тончайшую ткань прижала ее пальцы к своему крупному, ярко очерченному соску.

— Любовь будет жаркой… — Юнона, вертясь, стала за девушкой и подтянула вверх подол ее хитона, на секунду показав всем ее юные бедра и кудряшки на лоне.

— Волны твоих волос… — она двумя рукам взялась за голову девушки и взлохматила той прическу.

— Просящие губы… — женщина отвернулась от девушки и прижала ее пальцы к своим губам.

— Трепещущие тайным знанием… — Юнона повернулась и расстегнула фибулы на плечах Авишаг. Хитон спал до пояса, обнажив грудь юной иудейки. Та и не подумала закрывать свою наготу.

— Настойчивая и дерзкая, до умопомрачения… — Юнона снова стала танцевать вокруг Авишаг, которая в сладкой истоме уже ждала ее новых ласк и прикосновений.

— Я буду обнимать тебя! — женщина бросилась к ногам девушки и сдернула с нее хитон.

— И пусть любовь расправит свои крылья… — соблазнительница провела горячими ладонями по обнаженным бедрам Авишаг и дальше — к ее ждущей ласки груди.

— Нас было двое, мы станем одним… — Юнона поднялась, тесно прижимаясь к нагой девушке, и заставила ее двигаться в такт движению своих восхитительных бедер.

— Содрогаясь…

— Ну! Посмотрите на ее соски! — мягко рассмеялась бывшая жена Климента, обращаясь к завороженным зрителям. — Ими можно колоть орехи, до того они затвердели! Забирай девочку, Климент, она готова.

Климент прижал к себе распаленную Авишаг.

— Что Он сказал тебе? — прошептал мужчина.

— Жить…

— Оставьте меня наедине с ней, — попросил он гостей.

Те быстро ретировались, закрыв за собой занавес.

* * *

По приказу императора Нерона, обвинившего христиан в поджоге Рима, Петра и Павла казнили в один день. Один трижды отрекся от Учителя, еще когда он был жив. Другой преследовал Его учеников после Его казни. Петра должны были распять, потому что он был иностранец. А Павла, как римского гражданина, должны были обезглавить. В камере старцы расстались.

…Павел сам склонил голову. Меч отсек ее. Голова дважды ударилась о землю. Да, он никогда не видел Иешуа при жизни, но подголовный камень Его попал в благодатные руки. «Христос пришел на землю, чтобы спасти грешников, из которых я — первый», — прошептали губы отрубленной головы Павла. Он спасся.

А в стороне, затаив дыхание и прижимая холщовую сумку с подголовным камнем Иешуа к сердцу, за казнью наблюдал будущий понтифик и верный христианин Климент…

Были времена, когда в поселениях и городах вятичей ^[18] болтались на ветру повешенные в проемах дверей собственных домов, горели жилища ятвягов в Судовии ^[19], заходились плачем младенцы у изнасилованных и убитых матерей радимичей в междуречье верхнего Днепра и Десны ^[20].

Везде прошли викинги, а также неудержимые орды русов, движимых ненасытной жаждой добычи, с далеких днепровских берегов к богатым землям северо-западных и северо-восточных славян. Киевляне… Море крови, разрушения, смерть. Имя их беспощадного великого князя произносили шепотом, будто говоря о демоне, грозном, как острый меч: «Владимир»…

К стольному граду Киеву, матери городов русских, вверх по Днепру на легком дромоне с одним рядом весел направлялось византийское посольство. Его возглавлял человек, который знал Владимира как мало кто и был способен разгадать его замыслы. Он родился в Скандинавии, но уже давно служил Восточной Римской империи. Это был Ижберн, ромейский полководец.

— Смотри, Ижберн, — обратился к нему капитан дромона, поравнявшегося со Змиевыми валами у днепровского притока реки Рось. — С севера Киев прикрыт от норманнов волоками из Западной Двины в Днепр, а с юга от нашего флота защищен днепровскими порогами. Сейчас, после Роси, мы уже на территории чубатых полян. Поосторожнее нужно быть.

— Чего нам бояться, — возразил Ижберн, одетый в тунику с длинными рукавами и военный римский плащ-сагум. — Они наши союзники.

— От самых днепровских порогов у меня такое ощущение, будто кто-то незаметно следует за нами вдоль берега, — поделился опасениями капитан дромона.

Будто в подтверждение его слов из притока Рось показались два снеккара на десять пар весел каждый.

— Кто вы? И что вам здесь надо? — раздался вопрос, как только корабли сблизились на расстояние, когда можно докричаться.

— Я Ижберн, ромейский полководец, везу послание вашему князю от нашего императора.

— Плывите в Рόдню, он сейчас там, — и их пропустили дальше.

* * *

— Ну, давай, Ярослав! Давай! — подзадоривал восьмилетнего сына князь Владимир, пока тот фехтовал на деревянных мечах со старшим на один год братом Святополком.