— Простите, что заставили вас долго ждать, — сказала я Гектору, когда мы пустились в обратный путь. — Мы потеряли счет времени.
— Это не важно, — сказал он, но голос его прозвучал резко. Я посмотрела на него: лицо его было хмуро.
Я отвела глаза, чувствуя смутную обиду. Но при всех я не стала спрашивать, чем вызвала его гнев. Мы вчетвером молча пробирались через лес.
Когда мы вернулись в лагерь, ночной вьюн уже распустил свои желтые цветки. Наши палатки окружал звездный сад, и они светились бледным голубым светом в этом звездном сиянии. Ветер качал ветви пальм у нас над головами.
Поужинав рыбой, приготовленной на костре, я расплела косу, которую Мара наспех сделала мне после купания. Я уже начала развязывать шнуровку на рубашке, когда вдруг осознала весь смысл того, что собиралась завтра сделать. Я замерла с завязками в руках.
Я так мало знала о зафире и понятия не имела, что случится и что я найду. Я даже не знала, смогу ли вернуться назад. Что, если я никогда больше не увижу его?
Я вылезла из палатки и отправилась на поиски Гектора.
Он был на берегу, там, где кончались пальмовые заросли, сидел на бревне, согнув одну ногу и вытянув вперед другую. Он держал в руках длинную палку, которую обстругивал ножом. Я не сразу поняла, что он делает копье.
Когда я подошла, он поднял голову и посмотрел на меня.
— Не возражаете, если я составлю вам компанию? — спросила я.
Движением подбородка он указал свободное место на бревне. Я села рядом, стараясь не задеть острого конца его копья, наклонившись вперед, уперлась локтями в колени. Луна мерцала, отражаясь в воде. Я подставила лицо морскому ветерку и слушала, как плавно волны набегают на берег и как нож Гектора размеренно чиркает по дереву.
— Что вы здесь делаете, Элиза? — спросил он устало.
Я вздрогнула.
— Я… я не хотела мешать вам. Если вы хотите побыть в оди…
— Вы пришли, чтобы мучить меня?
— Что? — Ну да, наверное, отчасти это так. — Я знаю, что вы злитесь на меня, но не понимаю почему.
Он так крепко сжал нож, что следующим взмахом отсек острие копья. Он вздохнул. Все еще держа нож в руке, он вытер лоб тыльной стороной ладони.
— Я не злюсь на вас. Только на себя.
— Да?
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Вместо этого он сломал испорченную палку, и на лице его появилось выражение, с каким он встречал самые неразрешимые проблемы.
Наконец он сказал:
— Быть честным с вами во всем, ведь так?
— Да, пожалуйста, — но внутри у меня все сжалось, ведь я понятия не имела, что он собирается сказать.
Он смотрел вдаль, на залитую лунным светом бухту.
— Сегодня мне было трудно, — сказал он, — оставаться вашим охранником. Слышать, как вы плещетесь и смеетесь с Марой, знать, что вы… купаетесь. Очень…
— Ох, — выдохнула я. — Я понимаю.
— Самое важное для меня — защищать вас. Я бы жизнь отдал за то, чтобы вы были в безопасности. — Он сжимал нож так, что побелели костяшки пальцев. — Но вы делаете мою работу очень трудной. Иногда это от вас не зависит. А иногда зависит.
— Я не понимаю. — Я не знала почему, но мне стало стыдно. — Я следую вашим советам. Я не рискую…
Он уронил нож в песок и повернулся ко мне. Глаза его были так близко, когда он сказал:
— Я не могу защититься от вас.
Сердце у меня бешено колотилось.
Его пальцы потянулись ко мне, к моей щеке, и он осторожно убрал прядь волос с лица мне за ухо. От уха он провел по щеке до уголка губ.
Губы мои приоткрылись. Все тело напряглось, как натянутая струна.
— Я говорил вам, что не позволю чувству мешать моей работе. Но каждый раз, когда вы мне улыбаетесь, и особенно когда смотрите на меня вот так, как сейчас, все для меня исчезает. — Его палец скользнул вдоль нижней губы к подбородку. Низким, хрипловатым голосом он проговорил: — Когда это происходит, я уже не охраняю вас. Враг мог бы стоять за моей спиной, а я и не заметил бы, потому что думаю лишь о том, как страстно хочу вас.
Мое сердце замерло. Я смотрела на его губы. Они были прекрасны, полные, бледные на загорелом лице. Надо было лишь чуть-чуть податься вперед, чтобы коснуться их.
Он начал отстраняться.
В отчаянии я выпалила:
— Мара говорит, что я могла бы сделать вас своим любовником.
Он выдохнул так резко и тяжело, будто я ранила его. Лицо у меня пылало, я не смела взглянуть на него. Мне было стыдно от собственной слабости, неспособности сказать открыто такие важные слова. Я хочу, чтобы вы были моим любовником, — вот что надо было сказать. Но я не могла произнести этих слов, потому что тогда он скажет «нет» мне, а не в ответ на идею Мары.
Но он не сказал «нет».
— Элиза, вы просите об этом?
Внутри меня боролись страх и надежда. Все зависит от меня, как всегда. Я могу попросить или нет. Просить его — ужасно. А не попросить — еще хуже.
— Да, я прошу. Гектор, я…
Быстрым движением он обхватил мою голову руками и прижался губами к моим губам. У меня перехватило дыхание, и я разомкнула губы навстречу его губам.
Он застонал, обнимая меня, прижимая к себе до тех пор, пока я не оказалась почти что у него на коленях. Я наклонялась к нему, задыхаясь от его страстного поцелуя. Прежде его поцелуи были нежны и сладки. Теперь сладости не было и в помине, лишь жаркая, отчаянная страсть.
Он запустил пальцы мне в волосы, запрокинул мне голову, отрываясь от моих губ. Я издала негромкий разочарованный стон, но он скользнул губами по моей шее.
— Элиза, — пробормотал он. — Я так давно хотел этого.
От его слов головокружительное счастье охватило меня. Я провела ладонями по его волосам — они оказались еще мягче, чем я думала, — и прижалась к ним губами. Я закрыла глаза, пытаясь сохранить в памяти это мгновение, и глубоко вдыхала запах кожи, чистоты и еще чего-то, что было его неповторимым запахом, запахом Гектора.
Его губы коснулись моей ключицы, а потом опустились ниже, к груди. Я взялась за край его рубашки и потянула вверх, в отчаянной жажде коснуться его кожи, его тела.
Он замер. А потом отстранил меня.
— Гектор? — Я вздрогнула, от внезапной обиды и боли.
Он закрыл глаза и глубоко вздохнул. Открыл глаза. Они были огромные, теплые и… мокрые? Когда он прошептал:
— Элиза… я…
Почему он остановился? Я что-то сделала не так?
Он попытался объяснить:
— Я не могу. Я не буду. — Он отодвинулся, между нами повисло холодное, напряженное молчание.
