Книга Рать порубежная. Казаки Ивана Грозного, страница 18 – Сергей Нуртазин

— Ты чего опять голову повесил, али не отыскал свою суженую? — Голос Хворостинина вывел его из раздумья.

Через стыдобу пришлось поведать о своих хлопотах. Князь выслушал, успокоил:

— Долг платежом красен, а я тебе многим обязан, неужели не помогу. К тому же тем, кто на государевой службе, жалованье положено. Получишь и ты. Посему готовься к свадьбе, казак.

* * *

Не пустыми оказались слова Прохора и князя Хворостинина.

Свадьба получилась на зависть всей Кузнецкой слободе. Стекает с Швивой горки песня:

Стелется над Яузой да над Москвой-рекой:

Щедро на столах, под открытым небом. В достатке сыты, кваса, медов, пива, к ним грибы в сметане, луковники, лапша с курицей, каши, рыба, нарезанная кусками баранина, соленья да иные угощения.

Дороня с Ульяной сидят, не шелохнутся, и отведать бы чего-нибудь — только нельзя молодым. За столами гости, коих немало. Поют жениху песнь величальную:

Сидит, посмеивается бобыль Кондрат Хромоша, тот самый, что указал Дороне дорогу к дому Прохора. Осоловел кузнец после крепкого мёда. С ним слободские ковали: котельщики, оружейники, бронники, с жёнами и без них. Напротив — соседи-гончары. Ближе к жениху и невесте посадили князя Хворостинина, Груббера и Юргена Фаренсбаха, коего в Москве прозвали Юрием. Не побрезговал обласканный государем немец явиться с Фабианом на свадьбу. Интересно любознательному иноземцу посмотреть на свадьбу русских простолюдинов. Коль князь Хворостинин соизволил, то и ему не зазорно. Глянул на Фабиана, взял полную стопу, встал. Речь повёл не сразу; дождался тишины, огладил клиновидную бородку, заговорил на сносном русском языке:

— Мой друг Фабиан молвил, жених хороший воин, а потому мы дарим ему пистолет. Сие на Руси вещь редкая и дорогая.

Вдоль столов раздался одобрительно-завистливый гул:

— Какой такой пишталет?

— Вот диво!

— Глянь, диковина заморская!

— Повезло Дороне.

Фаренсбах, довольный похвалой, высокомерно оглядел гостей, — вот, мол, мы какие! Подарок пошёл по рукам. Прохор оружие оценил:

— Хороша волкомейка, знатно сработано.

Передав подарок Дороне, поднялся во весь богатырский рост. Уж больно ему хотелось укоротить высокомерного немца, что ласкал похотливым взглядом слободских жёнок и невесту. Изрёк, будто в пустую бочку:

— И у нас есть поминок, утварь домашняя и вот это. А ну, тятя, давай! — Приняв от Евлампия объёмный свёрток, отодвинул кушанья, взгромоздил на стол. В свёртке оказались: кольчуга, сабля, два колечка и серьги-голубицы. — Вот, всё своими руками сделано! Ужель наши кузнецы хуже иноземных?!

— Верно молвишь! И мы не лыком шиты! Хорош поминок! — раздались возгласы со стороны слободских. — Мы таганок дарствуем! Топор от меня! И светец тож!

Гончары не отстают, перекрикивают:

— От нас кувшин с водолеем! Горшки, стопы и миски даём!

Крики прекратил Хворостинин. Степенно поднялся, жестом руки призвал гостей к тишине:

— Мнится, мой черёд настал! От жены своей, Евдокии Никитишны, жалую княжне-невесте рядна да малость отрезов бархата, атласа и парчи на наряды! Жениху-князю дарую кубок серебряный и сбрую новую для его коня Буйнака... А чтобы было, куда подарки девать, купил я для молодых избу в Замоскворечье, в слободке, где стрельцы да городовые казаки селятся.

Вот так князь! Вот так подарок! Всех заткнул за пояс Хворостинин. Счастлив жених, счастлива красавица невеста. А не спеть ли гостюшкам хвалебную? И вновь полилось над слободкой:

Поют гости, пьют, а Прохор поглядывает, чтобы вежество блюли. Помнит, что в «Домострое» писано: «Когда зван будешь на брак, то не упивайся до пьянства и не засиживайся поздно, понеже в пьянстве и долгом сиденье бывает брань, свара, бой, кровопролитие».

Кончилась песня, звякнули бубенцы на цветастой одежде скомороха, дунул в сопель, закричал задорно:

— Гуляй, народ! Веселись, народ! Наш Евлампий-батюшка дочку замуж выдаёт!

Приглашённый поп насупился, косится на размалёванную рожу потешника.

«Грех. Бесовщина, и только, а супротив слова молвить не моги, себе дороже станет. Скомороха иноземец привёл и Хворостинин из опричных. Они верные слуги государевы, от него потехам бесовским и учатся».

А скоморох всё кривляется, кричит, надрывается:

— Жениху, невесте всю жизнь быть вместе, век вековать да добра наживать!

Если бы. Только до осени и пришлось Дороне с Ульяной пожить в своём дому. Не дали татары да ногайцы молодым вдосталь намиловаться. По вестям, по указу царёву подались служилые люди — Хворостинин да Безухов — на Рязанскую землю, отгонять ворога злого.

* * *

Вернулись в студень, когда землица спряталась от злого мороза под белоснежную шубу. Радостно возвращаться в родной дом, только у Дорони радость вышла двойная. Ульяна понесла. Располнела, похорошела, плавней стала походка, неспешней движения. Веселись, казак, жди потомства. И ждал, и веселился, но капнула-таки капля дёгтя в бочку мёда. Случилось встретиться с недругом давним. Вернее, сам нашёл его подлый Куницын, не угомонился, жгла обида. Узнал сын дворянский, что Дороня при Хворостинине, выследил. Особого труда, чтобы отыскать казака, ему не понадобилось: хоромы Хворостининых знали многие. У Ильинских ворот Китай-города подкараулил Куницын Дороню, пригрозил, что всё равно выведет его на чистую воду. Дороня ответил матерными словами. Бывший десятник взбеленился, завопил, загнусавил, обзывал казака вором и изменником. В ненависти друг к другу схватились за сабли. И посёк бы Ваську казак, да вступился за того родовитый князь Фёдор Троекуров, что проезжал мимо с челядинами. Повелел изловить вора. Пришлось Дороне бежать и укрыться в хоромах Хворостинина. Князь Дмитрий в обиду не дал, с Троекуровым расстался недругом. Оттого, испытывая неудобство, молвил Дороня Хворостинину: