Онлайн книга «Замурованные. Хроники Кремлевского централа»
— Сердце, Сергеич?! — Нормально. Сейчас отойдет, — процедил сквозь зубы собеседник, откинувшись на шконарь. С большим трудом текст беседы мне удалось передать адвокату. Интервью вышло полгода спустя, когда с Кумариным мы расстались. Открытое мнение Владимира Сергеевича стоило ему десяти суток карцера, щедро выписанных администрацией изолятора. — Скука и горе — два врага человеческого счастья, а жизнь — слабое колебание между ними, — премудро и грустно изрек Жура, лежа на шконке, блуждая взглядом по потолку. — Ну, ты гонишь, Серый! — удивился Олигарх снизу. — Гонят, Олежек, дерьмо по трубам, а это Шопенгауэр, — пояснил Жура, не отрывая от потолка глаз. — Шопен куда? — дернул рваной улыбкой Олег, стараясь говорить тихо, чтобы не оборвать хрупкий сон Сергеича. — Слышь, Олег, может, в домино на пару? — Давай, Журавский. — Олигарх полез за костяшками. — Как приятно и забыто. Меня Журавским только девочки звали в начальной школе, — сладко завспоминал Жура, усевшись напротив Олега. — Значит, играем на твою шконку. — Щаззз… Ага, — то ли улыбнулся, то ли поморщился Олигарх. — Ну, если не хочешь на шконку, тогда давай на просто так. — А проиграть не боишься? — Чего бояться-то? — Если проиграешь, в лучшем случае фуфлыжником останешься. — А ты в курсе, что фуфлыжник — это не тот, кто отдать, а кто получить не может? — Короче, играем без интереса, — вконец запутавшийся Олег стал нервно набирать фишки. — Итак, воровской фарт против лоховского счастья, — Жура начал с «один: один». — Один: четыре, — вслух сходил соперник. — У тебя сколько детей, Олега? — развлекал себя разговором Жура. — Четверо. Три дочки и сын. — Старший — сын? — Нет, сыну пятнадцать лет, а старшая — дочка, ей двадцать. — Учится? — Ага, в МГИМО. — Олег скинул с рук последнюю костяшку. — Закончил. Считаем. — Короче, пиши мне. — Жура поперебирал губами, суммируя собственный остаток. — Пиши примерно… семьдесят. — Что значит — примерно? — Че придираешься? Примерно семьдесят. — Здесь восемьдесят девять. — Олег победно загрузил Журу. — Пиши сразу сто. Мелочный ты, Олежек. Только время тратим. — Время пожалел? Трамвай стоит. — Хорош чесать. Давай дальше. — Жура раздраженно перемешал кости. — Дети-то у тебя от одной жены? — От двух. — То есть две малые у тебя от второй? — Нет, через одного. — Ух, ты! Как это? — Старшая от первой, сын от второй, дочка, которой одиннадцать, от первой, и, соответственно, которой четыре, — от второй. Но все дети живут со мной. — Тяжело справляться? — У нас с ними очень доверительные отношения. Девчонки делятся со мной даже тем, чем с матерью боятся. — Старшая тебя внуками еще не осчастливила? Четверки есть? — Нету. — Пожуем и эту. Бери тогда. — Я ей сказал: живи с кем хочешь, но чтоб никаких детей и никакой свадьбы. — А если залетит? — даже Жура опешил от такой отцовской позиции. — Аборт сделает… Считаем! Ха-ха. Все тебе. — Олег, сегодня бог фарта за тебя. Как играешь! Ты просто человек-игра! — Да, ладно, — Олигарх светился довольным азартом. — А сыну, говоришь, сколько? — Пятнадцать. — Скоро женщин водить начнет. — Надеюсь… — Что значит «надеюсь»? — Он у меня такой тихий, худой, больше за компьютером. Вот один мой знакомый, когда сыну исполнилось семнадцать, купил хорошую дорогую проститутку, ну, и организовал якобы случайное с ним знакомство. Вот я тоже склоняюсь к такому варианту. — Смотри, Макаренко, вырастет у тебя малый мажором, как присядет на шею, будешь ему шелестеть всю жизнь. Сколько у меня таких знакомых было. Один Петя Сосковец чего стоит! У него папа кем-то в правительстве работал. Короче, бабла… Он сам не знал, где у него дно. Так вот, Петя гердос нюхал. Что только папаша ни делал, чтобы сына вылечить: закрытые клиники здесь, в Европе — без толку. Сейчас, наверное, уже сторчался. А еще был у меня знакомый Жека, тоже чистая живность, кокаиновая голова — тридцать два-тридцать три года. Всех знает, везде тусует, вечно на черном «хаммере» обдолбанный по встречке. Менты тормозят, он ксиву им в зубы, те под козырек. Заехали мы как-то к нему юзануть на хату. А там все стены, прикинь, в фотках — папа его в генеральской форме с Владимиром Владимировичем на шашлыках, в обнимку. — И кто у нас папа? — Я откуда знаю? Далекий я от всей этой политики. — Фамилию-то дружбана своего помнишь? — Это… Как его… Выскочило… Типа Казанов, Казанев… — Карзанцев?! — Во! Точно! Карзанцев. Есть такой, да? — Еще бы. Способный генерал-полковник. Это надо за полтора года умудриться тридцать пять раз триппер поймать. — Откуда знаешь? — Было дело. Его жена моей знакомой плакалась. Шарик-то реально тесный… Все! Рыба! Считаем. Тебе хватило? — Ну, ты мошенник! — Серега, даже у следствия язык не повернулся предъявить мне мошенничество, только хищение и легализацию… — Олежка, ты такой правильный, что будь я на месте судьи, никогда бы не подумал, что такой мужчина может быть расхитителем… Чистый маньячила! Проснулся Сергеич, поставил кипятить воду. — Что, мурло, проиграло? — зевнул Кумарин. — Да невозможно с ним играть, — возмутился Серега. — С чего ты-то такой способный, Сереженька? — Просто я работаю, ля-ля-ля, волшеб… — На администрацию. — Сергеич перебил мотив старой песни. …Жура продержался еще пару дней — сдался. Вернувшись с вызова и задумчиво поблуждав по хате с полчаса, он забрался на нары к Кумарину и втихушку покаялся о надеждах, которые возлагали на него опера. Надежды были не слабые и вполне мотивированные. От Сереги требовали дать показания, что якобы он слышал, как Кумарин грозился отрезать голову Бадри Шенгелии и играть ею в футбол. В случае отказа опера пригрозили Сереге возбудить против него уголовное дело по факту вымогательства денег у бывшего сокамерника Бессонова. Жура держался, подкармливая мусоров завтраками, избегая идти на прямой конфликт с оперчастью. С тех пор все беседы с «погонами» докладывались Кумарину. Оперативная работа в изоляторе № 1 по сидельцу № 1 была не просто погублена, но и перекручена против мусоров. И хотя нехитрый куплет «Просто я работаю на администрацию» насвистывался в хате регулярно, для Сереги он уже не звучал столь навязчиво. |