Книга Барракуда forever, страница 16 – Паскаль Рютер

— Понимаешь, Рокки дал мне все, что один боксер может дать другому.

Я не решился расспрашивать его о том, что он имеет в виду, но подумал примерно то же самое: Наполеон дал мне все, что дед может дать внуку. И, будто следя за моими мыслями, он произнес:

— Спасибо тебе, Коко, не знаю, что бы я без тебя делал! Не знаю, что стало бы с империей. Послушай, давай включим приемник и будем повышать свою культуру. Уж от этого-то явно вреда не будет.

До нас отчетливо донесся звучный и умиротворяющий голос ведущего. И через тысячу лет этот вселяющий надежду голос будет задавать точно такие же вопросы. Я наблюдал за выражением лица Наполеона. На нем заиграла неясная улыбка.

— Синий вопрос. Сколько лет прожил Виктор Гюго?

Участники что-то бормотали, не решаясь взять слово. Ведущий дал им подсказку:

— Нашему любимому Виктору Гюго был отпущен долгий век…

— Семьдесят пять лет! — наконец решился один из участников.

— Вот болван! Это, по его мнению, долгий век? — взорвался дед.

— Нет-нет, он прожил восемьдесят три года. Виктор Гюго ушел из жизни глубоким стариком…

Публика зааплодировала.

— Выключи сейчас же! — прорычал Наполеон. — Глубоким стариком… Черт знает что! Совсем мальчишкой! Наверное, был слаб здоровьем. Иногда Этого хочется прибить! Ему и вправду пошло бы на пользу немного попутешествовать. От него попахивает нафталином!

Дверь отворилась, впустив медсестру, толкавшую перед собой тележку со средствами для ухода. Бинты, компрессы, термометр.

— Процедуры!

— Процедуры, конечно! — проворчал Наполеон. — Еще попытается мне свечку вставить.

Он покатил на кресле в сторону туалета.

— Куда вы собрались? — спросила сестра.

— Пописать. А что, это тоже запрещено?

Вернувшись, он громогласно заявил:

— Предупреждаю, мой адъютант останется в палате. Если вы попробуете тайком меня отравить, ничего не выйдет.

Девушка пожала плечами, достала несколько разноцветных таблеток, взяла стакан воды и с улыбкой подала деду. Потом, улучив момент, когда он отвлекся, сунула ему в рот термометр.

— В принципе его надо ставить не в рот, но так хоть он несколько минут помолчит. Дед у тебя очень беспокойный, его имя так ему подходит, просто удивительно!

Наполеон яростно вращал глазами. Гнев — добрый знак.

Наконец девушка достала градусник:

— Под сорок! Странно, на вид он в полном порядке!

— Как я рад, мадемуазель, что слышу это от вас! — заявил дед и, повернувшись ко мне, добавил: — Belas la flegistino, ĉи ne? (А она ничего, эта медсестра, да?)

— Что он говорит? — спросила девушка.

— О, ничего особенного: что вы очень любезны.

Когда она прибирала кровать, дед внезапно знаком подозвал меня:

— Посмотри-ка, Коко, а то у меня сегодня глаза побаливают. Скажи, что у нее написано вон там, на халате?

— На халате?

— Ну да, на правой сиське.

— Написано “Гериатрия”.

Его взгляд застыл. Как будто вместо глаз ему вставили стеклянные шарики. Он побледнел. Губы сжались и стали тонкими, как лезвие ножа.

— Вот паскудство! Ты уверен?

Я кивнул и спросил:

— Дедушка, что с тобой?

— Не зови меня так, особенно в подобный момент!

Приближался ураган. Дед прямо-таки намертво впился колючим взглядом в халат медсестры.

— Мадемуазель! — взревел он.

— Да, месье? — ответила она, вздрогнув от неожиданности.

— Что это у вас тут написано? Вот тут.

И он ткнул пальцем в халат медсестры, которая слегка отпрянула.

— Тут?

— Да, тут. Вы к тому же еще и глухая?

Я подумал, что Наполеон слегка перегибает палку. Растерянная девушка медлила с ответом.

— Я жду, — произнес Наполеон. — Правда, я вообще только и делаю, что жду. Но я вас предупреждаю: мое терпение на исходе.

— Тут? Но вы ведь сами видите, написано “Гериатрия”.

Дед скрестил руки на груди. Лицо его окаменело.

— Спасибо, я умею читать.

— Это мое отделение, да! Я работаю в гериатрии, поэтому и написано “Гериатрия”.

У нее был такой вид, как будто она оправдывается.

— Ну хорошо, мадемуазель, тогда будьте так любезны, принесите мне словарь.

— Словарь? А, поняла, это для передачи “Цифры и буквы”. Финал в записи?

— Нет, для прямого эфира, передача “Я больше не буду насмехаться над людьми, иначе это плохо кончится”.

Не уразумев, что она сделала не так, сестра вышла из палаты.

— Понимаешь, Коко, я против нее ничего не имею, — сказал Наполеон, — но есть вещи, в которых надо разобраться. Прояснить раз и навсегда. Немедленно. Так будет лучше.

Спустя пару минут девушка принесла Наполеону словарь.

— Я одолжила его у вашего соседа, который участвует в игре на самое длинное слово.

Наполеон покосился на меня и проговорил:

— Alkroĉu vin, Bubo, forte skuiĝos. (Держись, малыш, сейчас мы ей зададим.)

Крутанув колеса своего кресла, он подъехал вплотную к медсестре.

— Не надо мне рассказывать о своей жизни, мадемуазель, как и о жизни моих соседей, мне на все это плевать. А теперь найдите гериатрию.

Она стала листать страницы, высунув кончик розового языка.

— Гериатрия… Гериатрия… Вот!

— Читайте. Если умеете.

— Так… Область медицины, изучающая болезни людей пожилого и старческого возраста.

Она подняла глаза и простодушно улыбнулась.

— Вот видите, это слово из греческого, — пояснила она и хихикнула. — Забавно, верно? Сколько всего можно узнать из словаря! Вы довольны?

Наполеон впился ногтями в подлокотники кресла. На висках вздулись голубые вены.

— Вам действительно хочется знать, что доставило бы мне удовольствие? Ну что ж, черт бы вас всех побрал, мне хотелось бы знать, что я забыл в этом отделении для стариков!

Медсестра теперь уже действительно не знала, что ей делать с этим разбойником без малого восьмидесяти шести лет, который грозился все разнести и продолжал истошно вопить:

— Да, мадемуазель, я хотел бы узнать, что я делаю тут, вместе со старыми психами! Я не прошу луну с неба, а всего лишь чтобы вы признали свою ошибку! ВОТ И ВСЕ!

Медсестра стремительно покинула палату. Просторный пейзаж за окном пылал в закатном солнце. Мой император, судя по всему, забыл обо мне и, сидя в своем кресле, молотил кулаками пустоту. Казалось, он наносил удары солнцу, медленно умиравшему среди широких величественных равнин.