Книга Между нами только ночь, страница 50. Автор книги Марина Москвина

Саша, не сходя с места, отвалил сто долларов на оплату печатника. Лёня нарисовал проект книги – всего двадцать пять экземпляров, цветная литография, каждая книга будет подписана и уложена в коробку.

– Коробки я беру на себя, – сказал Заволокин, зажигаясь.

С огромным энтузиазмом он взялся за это дело: отправился в “Детский мир” в отдел “Всё для школьного труда”, купил двадцать пять деревянных коробок с чертежным набором. Линейки, угольник и прочую лабуду выбросил тут же, завернув за угол магазина, а сами коробки собственноручно покрыл морилкой, навощил и отполировал.

Через неделю он приволок Лёне сумку этих коробок, пахнувших табаком и сандалом, и с гордостью водрузил их на стол. Коробки ослепительной красоты. Они переливались марсом коричневым, коньячным, оливковым и горчичным – излюбленными цветами Брейгеля Старшего, Гальса, Класа де Вельде и других голландских мастеров. При этом крышки скользили в пазах, как Плющенко на льду, без задоринки и скрипа.

На диване уже разложены были и ждали своего звездного часа свежеотпечатанные листы новой книги с Лёниными рисунками и стихами.

На развороте цветная литография человека с пробиркой, переплывающего озеро на огромном желудке. На противоположном берегу расцветают георгинами почки на мочеточниках. На последней странице надпись: “Книга напечатана при содействии А.С.Заволокина в количестве 25 экземпляров”.

– Продавать ее будем на открытии, поставим цену – сто долларов! – возбужденно произнес Лёня, когда увидел столь неподражаемые коробки ^[5].

– Да в таких коробках у нас и дороже купят, но не будем рисковать, – добавил он.

Галерею устроили в здании бывшего Моспроекта. Заволокину отдали первый этаж – огромный зал с квадратными колоннами и множеством закутков. В одном закутке хранились работы художников, в другом – чтобы согреться и набраться храбрости, пили чай и кое-что покрепче бродяги-художники, готовые вверить Саше свои судьбы. Наконец-то они прибились к пирсу надежного порта в тихой гавани, где им не дадут пропасть. Всех, в том числе сирых и убогих, Заволокин рано или поздно предполагал пригреть на своей груди, когда-нибудь да выставить и приголубить. Он разводил пары, поднимал якоря и вывешивал сигнальные огни.

Объединенными усилиями Саша с Лёней начали готовить большущую выставку.

– Вези всё, что есть в мастерской, – ликовал Заволокин. – Пространство позволяет!

Еще никогда у Тишкова не возникало перспективы завесить такой необъятный зал своими произведениями. Выставку назвали “Не только даблоиды”, в этом был настоящий, как бы сейчас сказали, пиар-ход: все уже знают Лёню как автора известной серии про даблоидов, а тут – раз! Не только эти самые пресловутые даблоиды. А нечто другое. ЧТО???

И все ломанутся на Брестскую.

– Никто не сможет переплюнуть Лёню – у него в каждой корявинке прячутся таланты! – говорил Заволокин, охваченный пламенной любовью к Тишкову и верой в торжество его идей.

Кроме крошечных даблоидов, слепленных из пластилина, которые были празднично расставлены на белоснежных подиумах под колоннами, на колоннах висели гигантские карлики, нарисованные краской на рулонах гознаковского ватмана: “Спящий карлик”, “Влюбленный карлик”, “Карлица с детенышем крокодила” и “Карлик упал с табуретки”.

Гордостью выставки, по мнению Заволокина, были огромные живописные свитки из Большой библиотеки Водолазов. Они свисали с высоченного потолка вниз, до самого серого, покрытого ковролином пола, ветвились в разные стороны, тихо шевелились от сквозняка – целые миры с собственным временем и пространством и с многочисленными планами существования.

Открытие было грандиозным, пришел весь художественный бомонд: Гарик Виноградов в красных штанах с лягушкой на голове – у него тогда только начинался период “Дуремара”, Юрий Савельевич Злотников с портфелем, искусствовед Юрий Молок похвалил кураторский, Сашин, замысел:

– Лёня – диковинный художник, – сказал он, оглаживая седую шкиперскую бороду, попыхивая капитанской трубкой, – на его выставке – будто в тропическом саду с горячим солнцем и причудливыми плодами.

И рассказал, как Тишкова не пустили в Югославию получать первую премию за свою карикатуру, поскольку он не мог ответить, кто возглавляет коммунистическую партию Мозамбика.

На вернисаже Леонид устроил “Раздачу даблоидов”, выложил девять картин с даблоидами и раздал наугад номерки зрителям. Первым получил своего даблоида Заволокин: вот он сидит на черно-белой фотографии Александа Забрина, держа перед собой лист с нарисованным сияющим даблоидом и сияет сам, как полуденное солнце.

Получили своих даблоидов и другие известные люди, в том числе сын Димы Крымова Миша. После чего Крымов рассказывал, что его сынок устроил из своей комнаты королевство даблоидов. Они были повсюду: Миша рисовал про них комиксы, лепил из глины, выпиливал лобзиком.

Явился и сам Анатоль, а с ним два будущих инвестора в розовых пиджаках и широких брюках. Сразу подали фуршет – шампанское и тарталетки, но это для всех. А для гостей Анатоля был накрыт отдельный стол в одном из закутков, откуда они через десять минут вышли раскрасневшиеся, в приподнятом настроении. Анатоль подвел их к водолазу с лампой в голове и произнес, погружая своих гостей в зашифрованные художником смыслы:

– Вот так и мы, стоим одиноко на дне глубокого моря и всю душу вкладываем, чтобы светить людям!

Инвесторы поняли аллегорию. Воодушевленные исполинскими карликами и сияющими водолазами, они вдруг ощутили желание разделить с Анатолем все превратности судьбы, чтобы, взявшись с ним за руки, смело черпать от всего, что пошлет им удача в Старом и Новом Свете.

– Мы готовы помочь, – ответили они Анатолю.

Успех выставки был налицо. Александр подходил к искусствоведам и делился своими планами. Его поздравляли, отечественное современное искусство доверилось ему как родному отцу.

На столике у входа лежали самодельные книги, альбомы Тишкова, визуальная поэзия, на почетном месте – “Желудок в печали”. Не купили ни одной. Народу было много, все дергали стомака за поджелудочную железу, рассматривали картины “Одинокого стомака в домик не пускают” и “Один горит, другой поливает”, листали книгу, цокали языком, но никто даже не спросил, сколько она стоит.