Генрих поставил опрокинутый стол, на него водрузил позлащенный графин и бокалы. Сам и наполнил оба.
— Итак, господин Росин, давайте выпьем за то, чтобы во Францию наконец-то пришел мир.
Мужчины выпили.
— Вот вы пророк, — продолжал Генрих. — Вы довольно славно разговаривали сегодня с одной старушкой, а я стоял в соседней комнате и через специальные трубы, которые только усиливают громкость, слышал каждое ваше и ее слово. Думаете, что я попал в ту комнату случайно? Нет, отнюдь нет! Я знал, что новый Нострадамус, приехавший из Испании, будет у нее сегодня на аудиенции. А поскольку меня волнует судьба Франции, то мои ушки были на макушке, и я получил возможность услышать нечто любопытное… — Король Наваррский отпил еще вина. — Вам ли не знать, что эта полудохлая старушенция в семьдесят втором году, на праздник святого Варфоломея, устроила страшную резню невинных спящих горожан! В тот день в Париж съехалось много народу в честь моей свадьбы с этой сучкой Маргаритой. Народу было много, а среди них — и множество гугенотов, которых Екатерина Медичи страшно не любила. Вот и подсказала своего сынку Карлу, как с ними обойтись. И обошлись — резали тысячами и бросали в Сену. Но на что надеялась дура-баба, на что?! На то, что гугеноты станут послушными овечками? Эта дура не понимала, что такие вещи, как Варфоломеевская ночь, могут не усмирить, а только разозлить обиженых. Так и получилось. Франция развалилась на Юг и Север. На Юге — гугенотская конфедерация, на Севере — Католическая лига, а возглавляют ее Гизы. Война началась, крестьяне восстали, против дворянства пошли. Одна бабья дурь такие дела в стране натворила, что и не остановить! Гизы в Париже против Генриха стали поднимать народ, задавленный налогами. В этом году ремесленники и торговцы баррикады стали строить. Король ко мне в Шартр убежал, чтобы помощи искать. За Гизов в Париже — все буржуа и ремесленники. Беднота, конечно, но… А теперь появляетесь вы…
— И что же дурного я захотел сделать? Удержать Генриха Третьего от убийства Гиза? — спросил Костя. — А знаете, чем это убийство могло обернуться для самого короля?
— Известно чем — еще большей ненавистью к нему и призывами его убить. Все ясно, как Божий день! Так кого вы приехали жалеть? Генрих Третий — это бубонный нарыв на теле Франции, бездетный лишай, полумужчина, которого нужно сковырнуть, а не поддерживать его жалкое существование. Пусть он убьет Гиза — что с того-то проку! Главное, что в Париже ненависть к последнему Валуа достигнет таких пределов, каких не было никогда прежде. Убийцу для него найдут, ибо самолично отрекаться от власти он не желает. А тут являетесь вы и, желая утереть слезы его кровавой мамаше, говорите, что никогда не допустите убийства Генриха. Конечно, вам просто: вы знаете день и час, когда Генрих нападет на Гиза. Тогда Гиза можно спрятать, или умолить Генриха не совершать убийства. Вы, как звездочет, знаете день и час убийства Генриха — тогда его можно предупредить, спрятать, укрыть, увезти. Он не Христос, который, зная о предстоящем заклании, безропотно отдал Себя убийцам. Генрих повсюду раструбит, что в такой-то час его хотят убить. Найдутся сторонники-плакальщики, которым еще и денежек подкинут, чтобы защитили. Король-помазанник, которого хотят убить, всегда находится в выгодном положении — он невольно вызывает жалость, хоть и облечен многими страшными пороками. Не секрет, что он — содомит. Вот и выйдет, что мы продлим жизнь этому гнилому бубону, растлевающему людей, неспособному их умиротворить и проводящему время в любовных утехах со своими миньонами. А вы там говорили, что Генриха можно хотя бы в Польшу отвезти. Да, можно, если он подпишет отречение от престола в чью-то пользу. А если не захочет?! Вот и будет из-за какого-то угла выглядывать фигура обиженного народом помазанника Божьего, и найдется партия, которая когда-нибудь скажет: «А зачем нам эти парламенты и всякие там Лиги и Конфедерации, если у нас есть законный король?» Вот и побегут за Генрихом Третьим, и тот с радостью вернется, ибо власть любит больше всего на свете. Да убрать его надо, убрать, чтобы не мешал, а не ходить к его мамаше и не успокаивать: знаю, мол, час убийства, значит, не дам убить…
— Конечно, в вашу пользу отречься, не правда ли? А ведь вы, став из гугенотов католиком, захотите понравиться большинству. А большинство в стране — католики… И потом издадите указ, что государственная власть вполне терпимо относится к гугенотам, и пусть все живут во спокойствии. Так вы потрафите любимым вами гугенотам. Но такого, сударь, не бывает!
— Почему же не бывает? — опешил Генрих Наваррский.
— А потому, что в государстве обязательно должна быть государственная религия или поддерживаемая государством, или как в Испании или Италии, сама влекущая за собой государство.
«Помолчал бы ты лучше, идиот! — зло выкрикнул „внутренний голос“, да так, что Константин невольно дернулся, на мгновение испугавшись, что это могло прозвучать вслух. — Государственная религия! Дурак ты, не знаешь, чем это кончается во всех случаях. Взрывами храмов и большой резней — и так бывает в каждом случае!»
— Все прочие религии и конфессии должны быть у нее под пятой, слушаться должны! — упрямо продолжал Константин, надеясь, что «внутренний голос» заткнется. — И Екатерина Медичи, хоть и грубо, хоть и глупо поступила, но идея ее была правильной — сделать католицизм главенствующим. Вы же и тем и другим угодить захотите… Париж стоит мессы! Так вот знайте, что скажет вам ясновидец и пророк: вы и в самом деле будете в этой стране королем, вы выпустите указ о веротерпимости, но в тысяча шестьсот десятом году вы будете зарезаны католиком. Король же Людовик Четырнадцатый, ваш внук, Нантский эдикт о веротерпимости напрочь отменит. Франция будет навеки страной католицизма. Да-да, я даже предвижу песенку, кстати, отчего-то ее сочинят у нас, в России. Грубовато, конечно:
Жил-был Анри Четвертый,
Он славный был король.
Любил вино до черта,
Но трезв бывал порой…
Константин бросил насмешливый взгляд на бокал Генриха. Тот слушал молча, не подавая виду, что чем-то задет.
…Еще любил он женщин
И знал у них успех,
Победами увенчан,
Он жил счастливей всех.
Генрих Наваррский только хмыкнул. Похоже, песенка ему начинала нравиться.
Когда же смерть-старуха
Пришла за ним с клюкой,
Ее ударил в ухо
Он рыцарской рукой.
Но смерть полна коварства,
Его подстерегла
И нанесла удар свой
Ножом из-за угла.
От страшного удара
Кровь брызнула из жил,
И нечестивец старый
Скончался, как и жил.
Генрих Наваррский не знал, что сказать, помолчав, он спросил:
— Ну так чего собственно вы хотели, спасая Гиза и самого Генриха Третьего?
— Во-первых, я не хотел спасти самого Генриха. Не в нем дело. Я давно пришел к выводу, что от личности короля в стране мало что зависит. Нужно католикам и гугенотам приступить к переговорам. Пусть Конфедерация и Лига сядут за круглый стол, где будет и король. Необходимо договориться о государственной религии, которой, конечно, должен стать католицизм, как более старый и традиционный. Но никаких гонений на гугенотов не должно быть. Пусть Генрих от лица своего предшественника Карла Девятого, устроившего Варфоломеевскую ночь, покается перед гугенотами. Он умрет скоро, этот Генрих, от естественных причин…
