Женский голос он услышал через две недели своего пребывания в тюрьме. За дверью какая-то бабенка бранилась с кем-то. Ее голос все приближался, становился громче. Наконец, заскрипел замок, открываемый ключом, дверь распахнулась, и Константин увидел… Маргариту! Она, ставшая еще прекрасней, в нарядном платье, так и бросилась к нему на шею, покрыла поцелуями, страстно шепча:
— Ах, мой милый, милый! Ну, уж теперь-то нам здесь никто не помешает!
И Маргарита стала поспешно раздеваться. Похорошеть-то она за это время похорошела, но вот развратности в Марго тоже прибавилось. Она толкнула Костю в бок, когда увидела, что он раздевается не столь поспешно, как она. Уже через минуту королева Наваррская стояла перед ним нагая и прекрасная, как Афродита, только что сошедшая на берег с раковины. (Ну, если откинуть запах тела, перебитый духами — вряд ли пеннорожденная греческая богиня любви редко мылась, все же из моря вышла!).
Марго отбросила одеяло прочь, а потом… Константину порой казалось, что все мысли насчет перепиливания решетки были просто излишними: отбрасывала она, и опять толкалась так, что, наверное, дрожали и готовы были вылететь из гнезд камни, из которых была сложена старая башня.
После трех часов упорного разрушения древней постройки, Маргарита, немного успокоившись, заговорила:
— Ах, как я плакала, как я плакала, когда узнала, что тебя упрятали. За что? Я сразу поняла, что это мой Анри и именно за то, что он видел нас с тобой вдвоем. В конце концов, я допыталась у него, что на самом деле он решил услать тебя из Парижа, пока, как ты говоришь в своих предсказаниях, не будет убит его соперник герцог де Гиз, а потом и королишка-содомит. Я целый день ползала перед ним на коленях, чтобы он назвал место заключения. Я говорила, что любовник ты никудышный и мне ты совсем не нужен как мужчина. — Марго, как видно, успела забыть, что ее муж получил возможность понаблюдать за парочкой какое-то время.
— Я сказала, что непременно нужно, чтоб ты мне погадал. Про любовника я, конечно, соврала — ты очень даже ничего… Но все же ты должен расплатиться со мною за мою пылкую любовь честным и правдивым предсказанием моей судьбы. Когда начнем?
— Что, если после ужина? — предложил Костя.
— Ваша идея великолепна, мой милый предсказатель, «новый Нострадамус». Сейчас я хотя бы надену пеньюар и позову этих остолопов. Я привезла с собой всяких вкусных вкусностей, думая, что тебя здесь кормят только супом из голов трески. Представляешь, вся моя карета была забита корзинами! К тому же, я тоже немного подустала, надо бы закусить.
Накинув пеньюар, едва прикрывавший кругленькие ягодицы королевы Наваррской, Марго пошла распоряжаться. А Константин все лежал и думал и разных превратностях судьбы, о случайном и закономерном. Но главное было отнюдь не философской теорией, а чистой практикой: в дорожном наборе Маргариты наверняка должна отыскаться пилка для ногтей.
Маргарита и в самом деле привезла уйму всяких деликатесов: копченое мясо, жареную дичь, колбасы, паштеты, осетры, фрукты, зелень, много разного вина и пива. К последнему она, как оказалось, имела слабость. Они поужинали, болтая. Потом Марго, потушив почти все свечи, велела Косте начинать сеанс прорицания. И он, вначале слегка загипнотизировав ее, наговорил ей разной приятной чепухи.
При этом он настроил ее память таким образом, что все эти слова, когда бы ей сделалось грустно, должны были вспоминаться сами по себе и создавать настроение уверенности в себе, покоя, бодрости и счастья.
Что же касается будущего Марго, то он и здесь наговорил ей очень немало приятного, хотя жизнь ее, насколько ему было известно, не должна была оказаться долгой. Короче, своею болтовней Константин постарался отблагодарить ее за радость, которую доставила ему эта женщина.
Марго переночевала у него, но утром засобиралась. Когда перед зеркалом она поправляла свою прическу, Костя, как бы невзначай спросил:
— А в твоем дамском хозяйстве случайно нет пилки для ногтей?
— Какой я была дамой и королевой, не имея пилки для ногтей! — возмутилась Маргарита. — Посмотри вон в том футляре.
В футляре лежали не меньше десятка пилок для ногтей, и Костя выбрал ту, что была потолще и имела более крупную насечку.
— Можно взять одну на память? — спросил он.
— Да хоть все бери, не жалко.
— Спасибо, — сказал узник.
— И тебе спасибо за предсказания. Теперь я вполне счастлива. Ну, давай прощаться.
Ее страстный поцелуй длился минуты три, у Кости даже дыхание перехватило.
— Ну ладно, уезжаю. Когда тебя отсюда освободят, увидимся в Париже. Ну, я полетела, мон амур!
Костя сел на разворошенную кровать. Таких женщин он не видел никогда прежде, да и никогда, скорее всего, больше не встретит.
Погрустив о покинувшей его Марго, Константин подошел к окну. Сперва он вынул гвозди, что крепили раму, снял саму раму и только лишь попробовал, как новенькая пилка берет железо прутьев. Брала она, надо сказать, неважно, но все-таки лучше, чем ничего. «Так, сколько я там просидел? Недели три. Значит, сейчас последняя неделя октября. За месяц, каждую ночь, я должен пробиваться хотя бы по миллиметру, чтобы в двух местах перепилить один толстенный прут. Задача сложная, но выполнимая. Главное, есть инструменты, руки и желание. Сегодняшней ночью и начнем…»
Он вставал каждую ночь, шел к окну, вынимал пилку и, опасаясь, что кто-то за дверью может подслушивать его, начинал пилить толстый прут.
Работа казалась адской. В конце октября начались заморозки, они продолжились и в ноябре. Потом начались настоящие холода, и Константин, не имевший теплой одежды, накидывал на себя одеяло, а руки обматывал полотенцами. Но по миллиметру за ночь выпилить удавалось, а днем — любоваться своей работой, хоть срез всегда приходилось залеплять кусочком хлеба, чтобы не было заметно, чем он занимается.
Костя не мог ошибиться в своих знаниях: Генриха убьют первого августа следующего года, и тогда прорицателя могут отпустить (или убить — просто на всякий случай). Но Костя не хотел ни гибели де Гиза, ни убийства этого полумужчины Генриха.
Константин закончил полное перепиливание прута с одной стороны как раз за половину срока, отпущенного ему. Попробовать выпрямить прут толщиной почти в два пальца он даже не пробовал, сил бы не хватило. Так что пришлось взяться за второй участок прута. Костя спал днем, а работал ночью, сделав этот труд своим основным занятием и смыслом жизни.
И вот второй участок прута был перепилен, и в запасе оставалось еще дней десять, чтобы добраться до Парижа и снова добиться аудиенции короля. То, что его услал Генрих Наваррский, давало основание войти в Лувр смело и обратиться к его величеству напрямую — он в похищении участия не принимал, как и де Гиз. Ну, это в том случае, если де Гурон был искренним.
Костя принялся за изготовление веревки. Если бы он раньше порвал на полосы свое одеяло, то это наверняка заметили бы. Но сейчас, перед самым побегом, этим и следовало заниматься. К веревке, которая являлась когда-то его путами, Константин стал привязывать полосы крепкого суконного одеяла — скорее, покрывала над пуховым и атласным. Скоро появилась веревка нужной длины. Оставалось дождаться ночи, чтобы выполнить свои намерения.
