Онлайн книга «Чужие сны»
Кондиционеры работали на полную мощь, и в помещении Центра температура не превышала допустимую, но Крыс знал, что снаружи все датчики зашкаливают. Хрен бы с температурой, но радиационная составляющая растет так, что эвакуация уже началась и тысячи электрокаров в эти минуты едут на Север. На север идут экспрессы, грузовые трэйны и автоматические контейнерные сцепки плетутся по специальным магистралям. Вчера все каналы показывали, как оплавляются, словно горящие свечки, искусственные пальмы на Центральном Бульваре — не выдержал термостойкий пластик. Все батарейные станции работали с перегревом. Оборудование отсекало энергию, которую не могло переработать, трансформаторы раскалялись от излишков, сбрасывать их было некуда, и тогда коллекторы начали переключаться на запасные линии, спасая станции от возгорания. Сити купался в море дармовой энергии, которая убивала город и его обитателей. Центр начали вывозить вчера вечером, еще до сумерек. Объекты с приоритетом А подлежали эвакуации вне очереди. Крыс был уверен, что сегодня к ночи в транспортный контейнер попадет оборудование джамп-рума, все железо математиков и капсула с телом Кирилла. Тело все еще жило, значит, и Давыдов был жив на той стороне. Крыс остановился за спиной одного из «головастиков», наблюдая, как компьютер выводит на дисплей координатные матрицы. — Ты его видишь? — спросил Крыс. «Головастик» в испуге оглянулся: — А… Это ты… Да, вот его текущие координаты. Крыс всмотрелся: — Он перемещается? — Да. Нелинейно. — Обсчитать можно? Головастик хмыкнул. — Я бы не сказал. Семь переменных. Четыре прыжковых, три пространственных. Вероятность, конечно, есть, и она не нулевая, но прыгнуть… — Три пространственных? — переспросил Крыс. — Носитель едет? — Скорее уж, летит. Но я не могу сказать точно. Касание! Он развел руками. — Машина пишет 3.5 % на джамп. Я бы сказал, что до процента, не более. — Это убийство, — пробормотал Крыс. — Но он не может летать вечно, — «головастик» потер затекшую от долгого сиденья шею. — Как только он сядет, я попробую рассчитать. Думаю, процентов 60 %… Ну, может, 70 %. — По сравнению с 1 % это обнадеживает, — Крыс улыбнулся уголками рта, показывая свои мелкие зубки. — У меня его четверка наготове. — Двое, — сказал головастик серьезно, глядя на экран. — Только двое. Больше нельзя. Я дам знать… — Вот и ладненько, — сказал Крыс. — Жду. Он покосился на капсулу. — Кир, мой дорогой господин джамп-мастер, марафонец ты наш… Мы обязательно за тобой придем. У тебя будет окно для возврата домой, чтоб мне сгореть! Мир Зеро. Посадочная полоса аэропорта Криштиану Роналдо. Мадейра. Ноябрь Тот, кто в ветреную погоду не садился на посадочную полосу аэропорта Криштиану Роналдо в Фуншале, не знает, что такое настоящий страх. Посадка на остров недаром считалась одной из самых опасных в мире, хотя после строительства новой полосы риск уменьшился до разумного. На подлете Давыдов отложил ноутбук в сторону. Во-первых, у него немели натруженные многочасовой работой кисти и, как от артрита, ломило пальцы. Во-вторых, при снижении начал чувствоваться сильный порывистый ветер. Шквалы обрушивались на остров, ветер то и дело менял направление, и «Гольфстрим» затрясло, словно «кукурузник» — тут не то что писать, тут жить не захочется. Океан вокруг острова покрывали белые барашки низких накатных волн, а ближе к берегу, где глубина падала, они вырастали до внушительных размеров. — Круто для серфа! — весело оскалился, глянув в иллюминатор, Шевчук, чем вызвал у Давыдова неконтролируемый приступ зависти. У того болтанка и вид, открывшийся с высоты в полторы тысячи футов, вызывал не мысли о серфинге, а желание найти в кармане сиденья гигиенический пакет. Впрочем, после недавнего полета на Арубу прежнего страха Денис не испытывал, перегорел. Но эта улыбка! Этот веселый лихорадочный блеск в глазах! А ведь Юрий Макарович постарше будет! Давыдов вдруг понял, что ревнует. Причем не только по отношению к Карине, но и по отношению к жизни. Это было как положить руку на холодную стенку печи и вдруг почувствовать, что за ней пульсирует неукротимый жар. Есть в таких людях что-то невероятно привлекательное. Не во внешности, а именно во внутренней лихорадке: в ней они плавят жизни — свои и чужие. Проклятое воображение, подумал Давыдов, лезет в голову чушь! Честное слово, чем завидовать лучше б тошнило! И в этот момент «Гольфстрим», угодив в воздушную яму, рухнул вниз вместе с желудком Дениса. Внизу бушевал черный от гнева океан. Мадейра была уже не маленьким корабликом в бурлящей бесконечности, а горой, заслонявшей горизонт, который прошивали толстые, как баобабы, молнии. Нет, лучше завидовать, заорал Денис внутренне, зажимая руками рот. Кирилл выразил одобрение мычанием — ему тоже было плохо. Раскачиваясь, словно утлая лодка на волнах, джет заходил на посадочную полосу. Здание аэропорта вспыхивало огнями и угасало под струями ливня. Один из пилотов (Давыдов опознал его по плаксивым интонациям) начал торопливо молиться на голландском. — Мишка, ты как? — спросил Давыдов. — Я живой, па… — Все будет хорошо, — голос у Карины был испуганный, хотя она держала себя в руках. — Все будет хорошо, мальчики… «Гольфстрим» снова ухнул вниз, поближе к бетонному мосту, на котором располагалась полоса. — Твою ж мать… — отчетливо произнес голос Муромца. — Твою ж бога-душу мать… Казалось, самолет замахал крыльями, но на самом деле он снижался, неуклюже переваливаясь с левого борта на правый. Завыли моторы, причем не по-хорошему завыли, натужно, меняя тон. Давыдов закрыл глаза и вцепился в подлокотники, снизу грохнуло, пол ударил в пятки, потом джет прыгнул вверх, опять упал и покатился по полосе, купаясь в плотных, как глицерин, струях ливня. Самолет прокатился еще пару сотен метров и остановился. В салоне зажегся свет. — Добро пожаловать в Фуншал! — сказал Шевчук. — Все живы? — Живы-то мы живы, но с авиаперелетами мне пора завязывать. Давыдов посмотрел на подлокотники своего кресла. На дорогой, чудесно выделанной коже медленно исчезали вмятины от его хватки. — Как вы, Карина Олеговна? — спросил Шевчук. Денис выглянул в проход. Карина сидела в заднем ряду между Мишкой и Ильей, держа их за руки. Она была бледна, бледнее, чем после полета на Арубу — совершенно молочного цвета, даже ее карибский загар растворился в страхе. |