Онлайн книга «Самая хитрая рыба»
|
Громкий звук заставляет меня вздрогнуть. Что это? Он выдвигает ящики, переворачивает их! С громким стуком разлетаются Лелины украшения; папильотка залетает под шкаф и выкатывается мне под ноги. Неужели грабитель? – Ольга! Ольга, иди сюда! Нет, не грабитель. Голос у дяди Жени странно глуховатый. Он как будто зовет Лелю из-под земли. У меня мороз бежит по коже, и на этот раз не оттого, что я продрогла. Шаги удаляются. Стеклянный звон, громкий Лелин крик – ой-ей-ей, он наткнулся на ее бутылочки! – А-а-а, не трогай меня! – визжит Леля. – Ты спятил? – Шваль! Пьяная шалава! А ну, иди сюда! – Теперь он рычит как цепной пес. – Не трогай меня! Ты сам пьяный! – Я сказал, иди сюда! – Отстань! Пошел вон! Они носятся по дому друг за другом, точно дети, затеявшие догонялки. Но эта игра мне совсем не нравится. – Что, уехал Черняев, любовничек твой? Чем ты с ним расплатилась, что он на весь поселок хвастался? – Что ты мелешь? – Где часы?! – вдруг орет дядя Женя. От этого крика я приседаю и закрываю уши ладонями. – Часы где, сука? Ох, только не это. – Какие часы? – лепечет Леля. – Котичек, ты о чем? Я ничего не знаю! А-а-а-а, не трогай меня! Даже сквозь ладони я слышу, как дядя Женя тащит жену по коридору. Леля сучит ногами, верещит и пытается его царапать. Хлоп! Хлоп! – словно кто-то начал рукоплескать актерам на сцене. – А-а-а-а-а! Сволочь, тварь, урод! Это были затрещины. Он волочет ее сюда и лупит по щекам! – Показывай часы! Громкий стук падающего тела, вопль боли, всхлипы. Женя швырнул ее на пол и стоит над ней, тяжело дыша – я слышу каждый вдох. – Я не знаю, о чем ты… – скулит Леля. – Часы! Которые я тебе подарил! Двух недель не прошло! Вспоминай, стерва пьяная. Где они теперь? – Здесь! В ящике! – отчаянно кричит Леля. – Врешь! Я уже искал – нет их здесь! Кому ты их отдала? Антикварная вещь… ты хоть знаешь, сколько они стоят? Черт с ними, с деньгами… я ведь тебе их от всего сердца… А ты – лярва ты бездушная, кошка блудливая! – что ты с ними сделала? Я больше не могу отсиживаться в укрытии! Будь что будет, но я должна сказать правду. Едва я выпрямляюсь, чтобы сделать шаг в комнату, Леля начинает смеяться. Это не привычное мне пьяное хихиканье. С губ ее срывается издевательский громкий смех. Шелестит платье – она поднялась с пола. Они стоят друг напротив друга, дядя Женя хрипит как испорченный патефон, а Лагранская хохочет ему в лицо. – Что я с ними сделала? Точно хочешь знать? Я их Грише подарила! Дядя Женя хрипит громче. В нем как будто что-то сломалось, а он пытается починить и не может. – Все ты правильно понял. – Леля швыряет одно слово за другим брезгливо, как подачку. – Он молодой, красивый, ласковый… А ты!.. Ты посмотри на себя! – Заткнись! – Ты рядом с ним – дворняжка, понимаешь? А он кобель породистый! – Кобелей тебе захотелось… – цедит дядя Женя. – Захотелось! – Голос у Лели наглый, ликующий. – Другие своих жен на моря везут, в Сочи… А ты меня на этой поганой даче запер: сиди, Леля, среди елок! Вот я и нашла себе елочку… с крепким сучком… – Тварюга! Дядя Женя изрыгает такую брань, что я сжимаюсь, как мышонок. А Леля хохочет в голос. Я не вижу ее, но знаю, что она стоит подбоченясь, встряхивая золотыми кудряшками, щеки у нее багровые от его пощечин, губы искусаны в кровь. Леля взбесилась! – Плевала я на тебя! – кричит она. И правда плюет. Грохот, крики, визг, шипение! Что-то страшно валится об пол – и меня оглушает звон. Летят стекла от разбившегося трельяжа, и пока дядя Женя орет и страшно матерится, Леля убегает – только слышен легкий быстрый топот. – Стой, дрянь! Я выскакиваю из-за шкафа. Весь пол засыпан осколками стекла, как бриллиантами! Посередине комнаты растопырил ноги в потолок трельяжный столик. Все сметено, все разбито вдребезги. – Бездарь! – доносится женский крик из спальни. – Ничтожество!.. Ты и в постели ничтожество, и на площадке! А-а-а-а! Помогите! Стоя в коридоре, я вижу, как из дверного проема спиной вперед вылетает Леля, – точно кукла, отброшенная ребенком. Она съезжает по стене, но почти сразу подбирается, рычит, стоя на карачках, и кидается на дядю Женю. Ее пальцы на его горле… Она как маленький цепкий зверек. Они в пяти шагах от меня – хрипят, валятся на пол, колотят друг друга куда ни попадя; Лелины прелестные кудряшки в крови, дядя Женя воет и взмахивает прокушенной рукой. Я кидаюсь прочь, не разбирая пути. Впервые в жизни мне все равно, что меня увидят Лагранские, я лишь хочу очутиться как можно дальше отсюда, на другом конце света, на Луне, на Марсе – лишь бы никогда не слышать их звериных голосов. Мне так страшно, как не было никогда в жизни! За спиной слышен вскрик, сухой короткий треск, словно подломилась ножка стула. Нет, не буду смотреть, как они крушат мебель! Ужас толкает меня в спину, и даже часы-луковка не могут от него защитить. Где взять волшебную расческу, чтобы за мною встал лес и отгородил от чужой беды? Я бегу, падаю и снова бегу. Дача Лагранских за моей спиной вырастает, разбухает… Меня накрывает ее черной тенью. Кричат, плачут, стонут – или это ветер свистит в ушах? За нашим сараем высокая трава. Я падаю в нее без сил, как в воду пруда. Меня трясет. Руки заледенели, а лицо пылает, и я сама не могу себе объяснить, отчего так сильно испугалась. Да, они поссорились, но разве я не видела прежде, как дерутся взрослые? «Да ведь Лагранские – семья», – осеняет меня. В семье не могут драться. Спорить, шутить, ругаться, обижаться – да, но бить друг друга со всей силы, со всей злости? Впервые за свои десять лет я понимаю, как мне повезло с семьей. Смысл слова «благополучная», которое я слышала краем уха, становится кристально ясен. Ведь я могла бы родиться у дяди Жени и Лели! Мне стыдно от мысли, что я не раз мечтала обменять папу на дядю Женю с его вечной готовностью вступить с нами в игру, с его радостным смехом, с уважительным отношением к любой малявке вроде меня. Дядя Женя – сильный, хоть и невысокий, он каждый день занимается с гантелями, а папа… Ну да, папа похож на недоваренную макаронину. И никогда не подкидывает меня под потолок, и не бросает мне мяч в вышибалах, и не вырезает для меня лодочки из сосновой коры… Но никогда, никогда мой папа не способен так рычать на маму, как дядя Женя, и бить ее по лицу. – Провались они пропадом, ваши лодочки! – шепчу я в траву. И плачу, плачу горько и бессильно, как человек, впервые столкнувшийся с отвратительным изъяном прекрасного прежде мира. |