Онлайн книга «День открытых обложек»
– Это чья у тебя собака? – спросит Бердичевский. – Это моя у меня собака, – ответит независимо. – А до этого была чья? – А до этого была ничья. И отведет глаза. – Я тоже ничья, Бердичевский, – скажет Фогель. И выйдут они на бугор. На самую его вершину. Встанут рядом, глядя на закат. Подержатся за руки. – Не молчите, Бердичевский, – попросит старая хулиганка Фогель. – Говорите уже, не упрощайте радости. У нас убыток от невысказанных мыслей. Полыхнет поверху карминным великолепием. Пыхнет жаром костра. Дотлеет на закатной полосе, а по кромке горы напротив будет безумствовать алое, неистовое напоследок. Станет ветрено на бугре. Станет знобко. Но они простоят до конца. Дед Ицика‚ праведный Менаше… …возле которого всегда покой, – ему слово. – Мы жили в жаркой земле, в местах влажных и затененных, и жили неплохо. Была у меня лавка. Вызревали в саду апельсины, вызревал миндаль с гранатами, верный с того доход. Явился в видениях Элиягу-пророк, сказал: – Сын мой! До коих пор будешь скитаться меж народов? Утеснён и унижен Израиль. Земля пребывает в запустении. Святой город нужно отстроить‚ оживить сердца поникших‚ а ты сидишь в праздности‚ молотую муку мелешь. Опал цвет с миндаля. Опал с граната. Назавтра Менаше продал лавку с садом‚ нагрузил поклажу, жену с детьми на ослов и пошагал через бесхлебные края‚ покинутые людьми и населенные диким зверем. Добрались до прибрежной земли‚ нуждающейся в поливе, разглядели высеченные в скале колодцы‚ почвы плодоносные и вид чарующий, ручьи молока с финиковым медом‚ и поселились в городе‚ обнесенном стенами‚ разместили гнездо свое на скале. Праведный Менаше, торговец пряностями, таится на рынке, в глубинах лавочки, в окружении мешочков и баночек с притертыми крышками‚ сберегающих дивные специи‚ свежие и засушенные‚ молотые и в зернах. Лампа под потолком. Баба Сали на стене, чудотворец в восточных одеяниях, и польский еврей Менахем Бегин. Не вставая со стула‚ Менаше отвешивает пряные коренья‚ мяту‚ шалфей‚ паприку и базилик‚ шафран и анис‚ а в промежутках считывает псалмы. Певучая непоседа в клетке напитывается ароматами, псалмы напитываются тоже‚ гортанные на звук и терпкие на чувства. «Очисти меня лавандой – и чист буду, омой меня – и стану белее снега...» Праведный Менаше мечтает‚ раскладывая по прилавку розмарин и петрозилию: – Насыплю полные мешки земли. Нагружу осла. И повезу по городам-странам‚ к народу моему. – Продавать? – загораются торговцы. – Не продавать – раздавать‚ чтобы насыпали щепотку под головой умершего‚ покоиться на святой земле. Ангелы понесут на руках за благое дело‚ не преломится нога моя‚ не споткнется осел мой… Разносят по столам кофе в маленьких чашечках и сладости‚ конечно‚ сладости, крохотные‚ на укус‚ пирожные, ядовитого цвета желе на блюдечках‚ шоколадные муссы в розеточках. Шмельцер подхватывает пирожные без счета, глотает‚ постанывает‚ урчит ненасытной утробой‚ бьет себя по руке-воровке. – Боже ж ты мой... Это яд для меня! Отрава! Боже ж ты мой‚ – чавкает в истерике‚ – мне же нельзя сладкого‚ категорически!.. Боже ж ты мой‚ – с наслаждением‚ – до чего вредно!.. Старческая пара, Шула и Шими, очищают от кожуры яблоко, одно на двоих, нарезают малыми кусочками в горячий чай, чтобы размякли. Старуха-бродяжка ходит по залу, отлавливает простодушных: – Меня похитили. И просят выкуп. – Велик ли выкуп? – любопытствуют. – Два шекеля. Веселятся, лезут в карман: – Два шекеля? За умненькую‚ хорошенькую старушку? Совсем даром!.. Запоздалый гость – щегольская блуза не первой свежести‚ яркий шарфик на шее‚ редкие волосы пристроены аккуратно‚ волосок к волоску‚ чем покорял школьниц на вечерах‚ покорял зрителей с экрана‚ обученный опытными педагогами – эмоциями оправдывать неправду. – Старик‚ я тебя люблю! Объятия артистичны. Лобзания непременны. Баритон восхитителен. – Слушайте меня‚ народы! Перед вами лицедей-притворщик без означенной цели. Всё прогусарил в прежнем пребывании, прибыл сюда – обучать перевоплощению завтрашних неудачников. Пусть мне заплатят за это‚ пусть!.. Задники у туфель сбились‚ брюки облохматились‚ карманы у блузы обвисли, провисший хлястик мотается по сутулой спине. – Что в дальнейшем предвидится? Одни услады. Если‚ конечно‚ обласкаете. Двадцаточкой без отдачи… Старый скрипач‚ принарядившийся к свадьбе‚ вскидывает смычок. Скрипач на земле – восторги в небесах. – Свадьба завершается! Пора на выход. Первым в хороводе крохотный раввин. Он слаб и виден на просвет. У него встрепанная борода и взгляд снизу вбок. Ноги его шатки. Движения неуверенны. Остальные – нескончаемой вереницей‚ приноравливаясь к его немощи. Вытанцовывает чаровница Авигайль в кольцах-серьгах-ожерельях. Вытанцовывают издавна больные, калечные, с телесными огорчениями. Суровый гражданин, которому требуется диктатор. Бывший актер, грассируя под шансонье: – Слетать в Пар-риж‚ купить шнур-рки в подарок... Даже Шмельцер танцует, неугомонный пакостник, помахивая слегка платочком. Даже праведный Менаше проходит с рукоплесканием в свои завосемьдесят‚ стряхнув с плеч несчитанные зимы. Даже старческая пара – угасшие тела‚ выдубленные на солнце лица – танцует недвижно на месте своем. – Я еще ничего, Шула. – Ты у меня хоть куда, Шими. Майор Финтиктиков тянет руки по швам, провожая пением «Интернационала»: – Дер гайст, эр кохт, эр руфт цум ворн… Крохотный раввин уводит хоровод под переплеты, каждого на свое место. Раввин пьян от танца. Скрипач пьян от музыки. Ицик – от Ципоры‚ которую ему познавать. Лопнет на скрипке струна, звук жалобный. Лопнет за ней другая. Заторопятся следом совсем уж чужие, из иной истории, иного автора: «И пусть‚ и ладно... В хорошей компании...» Уйти бы и автору вслед за героями, отыскать погребение каждого, обмыть из шланга могильные камни – желание неисполнимое. Притушен свет в зале… …умолк родничок из запрятанной водопроводной трубы. Все ушли. Официанты собирают посуду. Старуха-бродяжка складывает в сумки остатки еды‚ вызывая укоры строгого служителя. Вскидывает в ответ кукиш с обломанным ногтем – игрушечным пистолетиком. Кукиш невелик‚ а оттого неубедителен. |