Онлайн книга «Костяные часы»
– Доброе утро. Резиденция лорда Четвинд-Питта-младшего. Мужской голос уверенно произносит: – Привет, Хьюго Лэм. А, я знаю, кто это. – Простите, а с кем я разговариваю? – Ричард Чизмен, из Хамбера, козел ты этакий! – Ух ты, чтоб меня вздрючили. Не в буквальном смысле. Как ухо? – Нормально. Слушай, у меня плохие новости. Я тут встретил… – А ты где? Не в Швейцарии, случайно? – В Шеффилде, у сестры. Короче, заткнись и слушай внимательно, а то каждая минута телефонного разговора стоит миллион. Вчера вечером я встретил Дейла Гоу, и он мне сказал, что Джонни Пенхалигон умер. Нет, я не ослышался. – Наш Джонни Пенхалигон? Ни фига себе. Быть этого не может! – Дейлу Гоу об этом сказала Коттия Бенбоу, она видела репортаж в местных новостях, на канале «Ньюз саут-уэст». Самоубийство. Машина рухнула с утеса близ Труро. В пятидесяти ярдах от шоссе автомобиль пробил ограждение и упал на скалы с высоты триста футов. Ну… Джонни, скорее всего, умер мгновенно… Не страдал. Если, конечно, не думать о том, что заставило его это сделать… и о том, что он чувствовал, когда летел в пропасть. Ну вот, хоть плачь. Такие деньжищи! За окном кухни ползет бульдозер-снегоуборщик. Следом идет молодой священник: румяные щеки, белые облачка пара изо рта. – Это просто… ну, я не знаю, что и сказать, Чизмен. Трагедия. Даже не верится. Джонни, надо же! Уж кто-кто… – Да, я тоже все время об этом думаю. Действительно, кто бы мог подумать… – А он… Он был за рулем «астон-мартина»? Молчание, а потом: – Да. А как ты догадался? Осторожней! – Никак. Просто он еще в последний вечер в Кембридже, в «Погребенном епископе», говорил, что очень любит этот автомобиль. Когда похороны? – Сегодня. Я не смогу поехать… Феликс Финч презентовал мне билеты в оперу, да и в Корнуолл я вовремя не доберусь… Может, это и к лучшему. Родным Джонни сейчас не до посторонних, которые намерены остановиться у них в… в… как там их поместье называется? – Тридейво. А записки Пенхалигон не оставил? – О записке Дейл Гоу ничего не говорил. А что? – Ну, это могло бы пролить свет на… – При расследовании наверняка станут известны еще какие-то подробности. Расследование? Подробности? Этого еще не хватало. – Да, будем надеяться. – Фицу и остальным ты сам скажешь, ладно? – Господи, конечно! Спасибо, что позвонил, Чизмен. – Простите, что испортил вам отдых, но не сообщить об этом я не мог. Ладно, с наступающим! Два часа дня. Пассажиры канатной дороги проходят через зал ожидания лыжной станции Шемей, переговариваясь почти на всех европейских языках, но ее среди них нет, и я возвращаюсь к «Искусству войны». Однако своевольные мысли устремляются на корнуэльское кладбище, где жалкий мешок ядовитых отходов, недавно известный под именем Джонни Пенхалигона, воссоединяется в раскисшей земле со своими предками. Там наверняка шумит дождь, восточный ветер рвет когтями зонты и уносит слова «Храни десницею Твоей плывущих по морю людей», вчера размноженные на листах бумаги. Бездонная пропасть, зияющая между мной и нормальными людьми, явственнее всего заметна в часы тяжких утрат и всеобщей скорби. Меня, семилетнего, весьма смутила реакция родных на смерть нашего пса Твикса. Найджел выплакал себе все глаза; Алекс был расстроен больше, чем в тот день, когда ему доставили долгожданный «Синклер ZX Спектрум», но без трансформатора; а родители несколько дней ходили мрачнее тучи. Но почему? Ведь Твикс больше не мучился, да и мы избавились от невыносимой вони – пес страдал раком прямой кишки и постоянно пердел. Когда умер дедушка, все повторилось: слезы, выдирание волос, скрежет зубовный, объявление старого скряги новым мессией. Все говорили, что я держусь «как настоящий мужчина», но если бы в этот момент кто-то прочитал мои мысли, то наверняка счел бы меня социопатом. Вот она, истина: не знать любви – горя не знать. В начале четвертого официантка Холли замечает меня, морщит лоб и замедляет ход: многообещающее начало. Я закрываю «Искусство войны». – Какая неожиданная встреча! Лыжники проходят мимо, за спиной Холли, между нами. Она озирается: – А где же ваши друзья-юмористы? – Четвинд-Питт, любитель ангельских персей… – А, этот пижонистый кобелина? – Гм, очень точная характеристика. Так вот, Четвинд-Питт страдает от похмелья, а остальные прошли тут примерно час назад, но я надел на палец перстень-невидимку, поскольку понимал, что шансы оказаться в одной кабинке фуникулера с вами, чтобы отправиться вон туда… – я картинно направляю указательный палец на вершину Паланш-де-ла-Кретта, – свелись бы к огромному жирному нулю, если бы мои приятели остались со мной. Мне очень стыдно за Четвинд-Питта. Он вел себя по-хамски. Но я совсем не такой. Холли пожимает плечами: – Все это не имеет никакого значения. – А для меня имеет. Я надеялся покататься на лыжах вместе с вами. – И поэтому вы сидите здесь с… – С одиннадцати тридцати. Три с половиной часа. Но не чувствуйте себя обязанной. – Я и не чувствую. Мне просто кажется, что вы шельмец, Хьюго Лэм. Ага, она помнит, как меня зовут. – Все мы в разное время разные. Сегодня ты шельмец, а завтра – порядочный человек. Вы с этим не согласны? – Сейчас вы ведете себя как навязчивый преследователь. – Скажите, чтобы я проваливал, и я покорно подчинюсь. – Какая девушка способна устоять перед подобным предложением? Проваливайте! Я отвешиваю изысканный поклон – дескать, как вам будет угодно – и засовываю «Искусство войны» в карман лыжной куртки. – Извините, что я вас смутил. Я направляюсь к выходу. – Эй! – звучит за спиной, без злобы, но пока еще и без милости. – А кто вам сказал, что вы меня смутили? Я стучу кулаком по лбу: – Может, вам больше понравится фраза «Извините, что я нахожу вас интересной»? – Некоторые девушки после очередного курортного романа выслушали бы вас с огромным удовольствием. Но тех, кто здесь работает, подобные речи напрягают. Лязгает механизм канатной дороги, ревет двигатель, и кабинка начинает путь с вершины. – Вам, безусловно, нужна броня, раз вы работаете в баре, куда приезжают поразвлечься европейские Четвинд-Питты. Однако напряжение так и сквозит в вас, Холли, словно это ваша вторая натура. |