Онлайн книга «Средняя Эдда»
Потом Настя уехала. Я просто пришел домой, а там – никого. Ни ее, ни Ольки. На полу – попа#давшие с полок вещи. В зале что-то трещит. Посмотрел – надорванный кусок обоев около балконной двери совсем отклеился. Кот постарался… С этим обойным выблядком вдвоем мы прожили десять месяцев и двадцать два дня. Слипшееся время. Разжеванные в кашу недели. Мне иногда казалось, что я поселился в животе какого-то мразного слизня. Я просыпался, смотрел на себя в зеркало, шел на работу, шел с работы, стоял в продуктовом «Командоре» над пачкой пельменей – и всё это время по мне стекал едкий желудочный сок. Если смотреть на пальцы, то даже увидишь, как они от него слипаются. Я разговаривал с ней. Почему-то лучше всего это получалось перед зеркалом. Я смотрел на себя и говорил: – Доброе утро, Настя. Хорошо выглядишь. Иногда она отвечала. Позже меня будет переваривать московская зима, но пока я еще не знаю названия всей этой тоски, я еще думаю, что круглосуточная, наползающая в окна, разъедающая известку безнадега – она только для меня. Какие мы всё же увлеченные солипсисты… Мы как-то спорили с Ленкой: смог бы кто-нибудь из нас приставить себе пистолет к виску и нажать курок? Я нажал дважды. В первый раз у меня было четыре упаковки коаксила. Я провалился глубже в слизневый желудок и распластался по его тошнотворной стенке. Я раздвигал спаянную кишку руками, чтобы она не обняла меня, не лизнула в щеку, и полз куда-то на странный фиолетовый свет. Или не свет. На то, что клубилось в других хвостах змеи. Со мной разговаривал пластмассовый робот без головы. Он учил меня рыбалке в купоросном озере. – Это азбука, – говорил он, – вавилонская азбука. Как записал, жди. Вот я и жду. Второй раз был скучнее. Я просто закрыл глаза в парке, где мы раньше гуляли с Олькой, а когда открыл, передо мной было лицо злой рыжей девчонки из «скорой». Она кричала, что я мудак. Месяцев через пять я стал думать, что Настя умерла. Никаких сообщений, никаких зацепок, ее не было нигде. Уехала в Китай, называл я это для себя. Настя-Настя. Как там в этом твоем небесном Китае? И вдруг рвануло. Эта ебаная Саяно-Шушенская. Про нее говорили еще за два года до того. Что вышел срок эксплуатации, и что гидроагрегаты ненадежны. Но у нас везде вышел срок эксплуатации, почему посыпалось-то именно здесь? Ниже плотины – Красноярская ГЭС. Если будет волна – город сметет, может, только кусок Советского района и выплывет. Наш сквер на Гагарина, наш универ на Маерчака, пятый троллейбус, памятник котам, «Кекс и крендель» – тот, что теперь заместо «Погружения», Сашкин дом, глупую «Эру». Всё, что помечено на виртуальной карте моего города. Твоего, Настя, города. И людей тоже. У вас нет шансов, друзья. Простите. Люди отчего-то не летают как птицы. Вы побежите и не успеете, потому что эвакуационную дорогу застроили еще лет пятнадцать назад, потому что экстренный автопарк так и остался в отчете 1988 года, потому что до самого последнего момента никто не решится объявить тревогу, ожидая звонка из центра. А звонка не будет, потому что… просто не будет. Я знаю, всё знаю. И Настя знала. Откуда? Она, кажется, не объясняла… Аэропорт Абакана был закрыт почти сутки. А когда мчсовцы внезапно развеяли нелетную погоду, я оказался среди первой группы вторжения. Из терминала набрал Диму Коротаева – когда-то абаканского собкора «коммерса», а теперь пресс-сека хакасского Закса. – Привет, – сказал он устало, – у тебя чего? – Дима, я тут у вас. Поговорить бы. Он некоторое время молчал. Видимо, решал, как меня правильно послать. Не придумал. – Давай не по этому номеру, – сказал он. – Я сам тебя перенаберу. Поздним вечером, почти в ночь, сели на Павших Коммунаров. Коротаев мрачно напивался. Он то и дело сосредоточенно смотрел в телефон, качал головой и брал в руку стопку. Ее он каждый раз внимательно с неудовольствием разглядывал, а потом, поморщившись, вливал в себя водку. – Слушай, ну что происходит, – говорил он, – жопа полная. Народ бросает всё и бежит. У нас с восьми предприятий отзвоны про некомплект рабочих смен. Там МЧС что-то начало после обеда мяукать в телевизоре, и то после долгих боев. Да и всё равно ни одна вша не верит. Ну вот ты бы поверил?! – Смеешься. – Ага, оборживаюсь. Принесли сковородку, в которой картошка с мясом сплавились в единую золотистую лепешку. Коротаев, брезгуя ножом, со всей яростью взялся за разделку еды вилкой. Он пилил ее вилочным боком, подцеплял отбитые у условного противника огромные куски, с хрустом их перемалывал – казалось, даже не зубами, а всей челюстью сразу. – Вот ты женат? – спросил он меня вдруг, не прекращая жевать. – Да. Был… не знаю, – вдруг начал сбиваться я. – Вот-вот, – сказал Коротаев и махнул рукой, будто кого-то прогоняя. – Не знаю… А я вот женат! И что, мне тоже сейчас намылиться в горы, а? Я тут ишачу, вру всем напропалую про то, как тут всё пучком, а там, может, уже волна идет, и всем капец. А я сижу тут с тобой… – он снова поморщился и заглотил свою очередную дозу. Я рассмеялся. – Да дело не в тебе, – зло сказал Коротаев, – тебя вместе со мной просто смоет. А сына с дочкой тоже, да? – Ну и что же ты действительно сидишь, Дима? Беги, займись семьей. – Да ссыкотно потому что, – пояснил Коротаев, скребя вилкой по дну сковородки. – А вдруг не утонем? Куда я тогда, сбежавший пресс-сек, денусь? Ты меня, что ли, в «коммерс» заберешь? – Да ты же не пойдешь, поди. – Не пойду, – согласился Коротаев. – Разве это жизнь? 20 тысяч. Ни тебе служебной квартиры, ни нормальных командировочных… Да и уважения никакого. – Ух ты, уважения! – Да, уважения! – подтвердил Коротаев. – Раньше я был насекомый журналист, грязь. Для меня какой-нибудь ебучий фуршет мэрии с другими такими же стололазами – радостью был. Квартирка нищебродская съемная, детишкам на молоко едва хватало. А теперь я – человек, звучу гордо. Машина, служебное жилье, Дмитрий Степанович то, Дмитрий Степанович се. Кабинет с табличкой. Вот у тебя же нет, поди? – Нету, Дима. – Вот! Ты и не понимаешь, что это такое – когда у тебя часы приема рядом с ФИО выбиты. Это вот уважение и есть! – Тогда, уважаемый Дима, чего ты мне по ушам-то ездишь? – Так мудак, хули. Толку от Коротаева было мало: машину он дать отказывался – вдруг бежать надо будет. Помочь с проездом по республиканской квоте боялся – вдруг узна́ют, что помогает невесть кому. Да и наклюкался он уже. Устав от его проповедей, я пошел к барной стойке заказать водки. Пить за счет Коротаева желания не было. – Ты же неместный, – поприветствовал меня бармен. |