Книга Медальон Таньки-пулеметчицы, страница 27 – Ольга Баскова

Федорчук так и не повернулся к женщинам, однако Татьяна заметила, как спина его расслабилась, чуть согнулась. Пальцы с отросшими ногтями перестали теребить занавеску, такую старую, что края давно превратились в махрушку.

– Иди, иди.

Они вышли из хаты на свежий воздух, и мелкие капли дождя тут же полетели в нос и в рот, повисли на ресницах, как слезы, и Таня утерла их кулачком, оставив грязную полоску на щеке.

Супруга Николая открыла калитку, знаком приглашая ее выйти.

– Соседи они наши. Говорила уж.

В ее голосе слышалось явное недоброжелательство, и Маркова почувствовала, что Зинаида, простая деревенская баба, все поняла. Муж, наверняка в свое время считавшийся первым кобелиной на селе, притащил в дом свою любовницу и теперь очень неубедительно пытался делать вид, что они незнакомы. Татьяна видела, как перебарщивал Николай, не желая глядеть в ее сторону. Мужчины, когда в их дом вдруг приходит незнакомая девушка, так не поступают, особенно в такое время. Федорчук отворил калитку без страха – и в этом заключалась его первая и главная ошибка. Зина, как жена, привыкшая беспрекословно подчиняться мужу, восприняла все молча, однако упорно выталкивала Татьяну к соседям – этого не заметил бы разве слепой. Что ж, пусть к соседям – не все ли равно, где прятаться от пуль? Хлебнув свободы, Маркова приняла твердое решение: она никогда в жизни не вернется на фронт. И к партизанам тоже не пойдет. Что там погибать, что здесь – какая разница? Отсидеться, пока война не закончится, – самое правильное. Для этого надо было сделать все, чтобы приглянуться безногому и его безропотной женушке. Если понадобится, она станет мыть им ноги. Она готова…

– Пришли, – прервала ее мысли Зинаида и толкнула незапертую дверь, которую с большой натяжкой можно было назвать калиткой. Она направилась к маленькому неосвещенному окну и тихонько постучала:

– Аксинья, ты дома?

Ей никто не ответил, однако дверь хаты распахнулась в ту же секунду, и на пороге показалась бесформенная фигура в клетчатом шерстяном платке, почти полностью скрывавшем лицо. Только глаза, большие, темные, блестели в свете луны.

– Чего тебе? – отозвалась женщина. Зинаида подтолкнула вперед непрошеную гостью.

– Вот, от наших отбилась, к партизанам хочет. Приюти денька на три.

Аксинья пристально поглядела на Татьяну, и в ее глазах показалось что-то нехорошее, тонкие синие губы скривила ухмылка:

– Сама чо не хочешь?

– Ксюш, у нас ртов мал мала меньше, – отозвалась Федорчукова жена как-то не очень уверенно. – Ты же со своим вдвоем… возьмешь девку? По дому поможет.

– Так-то, може, и так, – согласилась соседка, – да только много ли умеет? Сказывали мне… – Она прервала себя и почти мужским движением втолкнула девушку в хату: – Ладно, заходи. Будешь делать, как я велю. Мово безногого черта не слушай, поняла?

Маркова закивала. Она была готова на все, лишь бы хоть немного привести себя в порядок и улечься в теплую постель.

– Спасибо вам, – при слабом серебристом свете луны Татьяна пыталась найти руку Зинаиды, чтобы пожать по-мужски, как привыкла в дивизии, но та презрительно посмотрела на гостью:

– Брось все это. Заходи давай.

Как только они вошли в сени, из комнаты пахнуло кислой капустой и еще каким-то затхлым запахом. Сидевший на скамье мужчина с деревяшкой вместо ноги вперился в новенькую смоляными глазами.

– Это кто еще такая?

– Постоялица вот, – буркнула Аксинья, – поживет у нас дня три, може больше. Партизан ищет.

– Какие тут партизаны! – Анисим вздохнул. – Были, да сгинули – не видать, не слыхать. Немцы иногда наведываются. С ними познакомиться не желаешь? Они таких аппетитных любят.

Анисим встал с лавки и, гремя деревяшкой, от которой во все стороны летели кусочки грязи, подошел к ней. На секунду Тане показалось, что к ней направляется сам дьявол. Все лицо мужчины заросло серо-черной густой бородой, островками белели горбатый нос, лоб, испещренный морщинами, из-под нависших бровей сверкали глаза цвета болотной жижи. Таня никогда не видела, чтобы волосы лезли из ушей и ноздрей. Поистине, одноногий вполне мог сойти за лесное чудовище. Когда Анисим взял ее за руку, Маркова невольно попятилась.

– Испужалась небось, – усмехнулась жена, подходя к печи. – У нас все село его пужается. Даже немцы лишний раз не наведываются, чтобы на это чудо не глядеть.

Мужчина сплюнул в угол:

– Да и вы не глядите. Пожрать сообрази чего-нибудь. Как-никак лишний рот появился. Положим ее где? В сенях на лавке?

– А то, – согласилась жена. – Как зовут-то тебя, девушка?

– Татьяна, – отозвалась Маркова. – А про вас я немного знаю, Зинаида с Николаем рассказывали. Вы Аксинья, а вы – Анисим.

– И верно, – кивнула женщина. – Вот что, Татьяна, набивать животы у нас нечем. К картошке немного капусты квашеной, морква, свекла, курицы вот остатки. Вечеряй, коли хочешь. Хлеб так себе, плохонький, с лебедой. Лучше вряд ли где найдешь. Чай травяной, горький. На фронте небось сахар давали? А мы от этой роскоши давно отвыкли.

Маркова не заставила себя ждать, села за стол и с жадностью впилась в еду. Твердые овощи застревали в горле, горький чай вызывал тошноту, куриное мясо было желтым и волокнистым. Однако девушка съела все, что Аксинья положила ей на тарелку.

– Хорош аппетит у нашей гостьи, – усмехнулся Анисим. – Какая уж тут помощь по хозяйству! Разве что лишний рот.

– Молчи уж, хромой пес, – Аксинья замахнулась на него половником. – Ты уж больно хозяйственный. Чем помогаешь, кроме того, что колотушкой стучишь? А про едока вообще бы молчал.

– Сама молчи, баба, – отозвался мужчина. – Иль забыла кое-что? При гостье нужно ли напоминать?

На удивление Тани, Аксинья действительно плотно сжала губы, зло взглянув на супруга, и в этом одном-единственном взгляде девушка прочитала все: и ненависть, копившуюся годами, и желание избавиться и зажить наконец вольно, пусть даже и в одиночестве. Маркова хотела что-нибудь сказать, чтобы хоть как-то примирить людей, приютивших ее на время, но Аксинья, сорвав с головы платок и обнажив гладкие черные волосы без единой серебряной ниточки, указала на лежак в сенях:

– Больше негде тебя положить, товарка. Ты уж не обессудь.

Муж что-то пробормотал и взял прохудившийся сапог.

– Одеяло мы тебе справим, – пообещала хозяйка. – Худое, правда, да что делать? Все хорошее односельчанам на фронт отдали. Времечко сейчас такое. Два братца вон у меня… Весточки шлют, покамест живы. – Она смахнула слезу, и Татьяна, подойдя к спасительнице, крепко обняла ее.