Ночь, проведенная вместе, позволила мне немного подшутить и над слугами. Стоило им узнать о появлении человека в моей постели, как все мгновенно воспылали завистью.
Вообще обычно с ними скучно играть.
Они приходят в замок всегда добровольно. Жалкие существа, жаждущие бессмертия, которое, разумеется, ни один из них не получит. Они стремятся исполнить все мои указания, сделать это как можно лучше. И поэтому пригодны разве что для крови и убийства в конце договора.
Но зависть к этой девчонке меня смешила. Тем более, в этом была доля иронии, ведь они погибнут, не получив дар вечности, а она станет вампиром, хотя хочет этого меньше всех.
Впрочем, моего интереса хватило ненадолго.
Скука.
Я решил дать девчонке еще немного надежды, оставив ее одну на пару часов. Я думал, что стоит мне покинуть замок, как она тут же попытается вырваться, но она не торопилась. Она походила по этажам, пообедала и только после этого вышла за ворота. Я смотрел, как она давится горьким чесноком, искренне веря, что он ей поможет и смеялся над этим.
Глупая.
Меня немного удивила ее настойчивость. Она действительно зашла очень далеко. Гораздо дальше, чем прежние «гости» моего замка.
Когда я вышел из-за деревьев, вдоволь насмотревшись над ее попытками порвать силу внушения, она разозлилась.
Наверно, если бы наше знакомство началось с истерики, то я бы никогда не обратил на нее внимания, но сейчас она продержалась довольно долго, прежде чем так отчаянно разреветься.
Обычно в таком случае я приказывал людям замолчать. Эти всхлипы меня раздражают. Неужели они сами не понимают, насколько нелепо и жалко выглядят при этом?
Но девчонка уже показала, что может быть необычной и я поступил по-другому. Я прочитал ее мысли. Те, о которых она и сама не знала, или же прятала от себя как можно глубже. Мысли о том, что бы ей действительно хотелось почувствовать с моей стороны. Какое поведение она бы хотела видеть.
Они меня не разочаровали.
Девчонка хотела, чтобы я ее обнял и утешил.
Черт, из всех возможных вариантов, она хотела оказаться рядом со мной… пожалуй я все-таки всерьез подумаю о близости с ней.
Никто из моих гостей раньше не хотел обнимашек с вампиром. Конечно, я старался подбирать смелых и отчаянных, чтобы растянуть игру и свое удовольствие, но чтоб вот так желать, чтобы я был рядом… или это теперь у всех девчонок, пересмотревших современных фильмов, что делают вампиров слабаками?
Но заинтересованный, я исполнил ее желание, и она затихла в моих объятиях, крепко прижимаясь и ища защиты.
Ха, защиты у вампира от него же самого.
Впрочем, эта ее реакция натолкнула меня на мысль. Если она так хочет видеть меня хорошим в душе, то почему бы и нет?
Думаю, из меня вышел бы великолепный актер, если бы только это было интересно. Я вполне умею играть на публику.
Но в тот вечер мне помешало неожиданное письмо.
Подумать только, Ольга запретила мне создавать вампиров без ее вельможного разрешения!
Это так рассердило меня, что на некоторое время я вышел из себя и едва не убил эту девчонку. Но смог остановиться в последний момент.
Если Ольга пошла на это, значит, она всерьез меня боится.
И правильно делает.
Графиня всегда была слабой.
Сейчас она вводит свои правила (по крайней мере, те, что находят минимальную поддержку у клана), пытаясь утвердиться. Она строит из себя королеву, властную и надменную, а остальные вампиры ей верят. Еще бы, ведь многих она обратила уже после смерти графа.
Мало кто знает, как она страдает от той же самой «охоты» и каких трудов дается ей держать лицо, каждый раз глядя на это. Как она жалеет людей, попавших нам в лапы (особенно мне), и как разрывается ее сердце, когда она сама убивает кого-нибудь, чтобы поддержать свой статус и выглядеть властной непреклонной стервой перед остальными вампирами.
Наверно она все же находит изощренное удовольствие в собственных страданиях, ведь ей ничто не мешает оставить клан и удалиться в горы, или же ввести еще более жесткие правила.
Хотя нет. Все же мешает.
Я знаю, что она была и остается той жалкой бесправной женой графа, которую он сломал, и которая безропотно подчинялась его воле. Той, которая зависима от чужого мнения, которая уже не может существовать, не испытывая унижения со стороны других, пусть даже про эти унижения никто не догадывается, кроме нее и меня.
Той, у которой хватило смелости только на два самостоятельных поступка: сделать меня вампиром и убить графа. И то, первое произошло лишь потому, что после ее обращения граф потерял к ней интерес, и почти на сотню лет она оказалась предоставлена сама себе.
А ведь прежде я жалел ее.
Слабак.
Я ненавидел графа за то, что он сделал с ней и за его философию. Граф учил меня, да и весь свой клан, что люди лишь игрушки и скот, предназначенный нам для еды и развлечения. Что доброты нет, есть лишь слабость.
Что можно делать все, если тебе скучно.
Слишком жалок, чтобы признать это, я искренне верил, что не буду так поступать. Что он зло, а Ольга – бедная жертва, сломленная его гнетом. Что все его слова ложь и не коснутся меня.
Но века подтвердили истинность его учения.
Действительно, единственное чего стоит бояться – это скука.
Вечность – это дар, которому неизменно сопутствует проклятие скуки. И чтоб она не касалась меня, я придумывал все новые и новые развлечения, каждый раз убеждаясь, что и этого мало для меня.
Ольга никогда не поддерживала их, пыталась переубедить меня, не понимая, почему же я так изменился, даже плакала (что я говорил про слезы?). Зато граф и клан, воспитанный им, были на моей стороне.
А потом она убила графа.
Когда она только обратила меня, я обещал ей помочь в этом. И я помог тем, что не стал ей мешать.
Зря.
Первое время я был рад его смерти. Несмотря на его правоту, я никогда не любил его. Он был слишком властен и желал от вампиров подчинения, а я не любил подчиняться. Он же недолюбливал меня за своеволие, хотя Ольга и была покорна за нас обоих. А может он просто ревновал меня к ней.
Я думал, что после смерти графа смогу спокойно делать все, что захочу. Но Ольга вдруг решила обрести волю, пусть даже в мелочах. Она взяла власть в свои руки, обращала себе новых союзников и ввела эти мягкие правила.
Постепенно, но она сделала все, чтобы я возненавидел ее правление, хотя прежде я лишь презирал ее за слабость («доброту», мне даже противно говорить это слово) к людям и жалкую покорность графу.
Если с запретом на убийства я еще мог, хоть и с трудом, смириться (в конце концов, это означало просто увеличение частоты смены слуг, ведь на них запрет не распространялся), то Рамона стала последней каплей.
