Онлайн книга «Книги крови. I–III»
|
Когда из Парижа пришла телеграмма, моля его о помощи, он был более чем рад выскользнуть из кольца идиотов, в восхищении таращивших на него глаза. Теперь он ждал в темнеющем гостиничном номере, глядя на неторопливый поток машин через мост Луи-Филиппа – усталые парижане начали возвращаться домой сквозь снежные заносы. Гудели сигналы автомобилей, которые чихали и кашляли, а желтые противотуманные фары цепочкой огоньков тянулись вдоль моста. Катерины все еще не было. Снег, который большую часть дня нависал над городом, начал падать вновь, с шорохом скользя по оконному стеклу. Движение перетекало через Сену, Сена текла под потоком машин, темнело. Наконец за дверью он услышал шаги и перешептывание с консьержкой. Это была Катерина. Наконец это была Катерина. Он поднялся и встал у двери, воображая, как она отворяется, до того, как она действительно отворилась, воображая ее фигуру в дверном проеме. – Луис, дорогой мой… Она улыбнулась ему – бледная улыбка на еще более бледном лице. Она выглядела старше, чем он ожидал. Сколько лет прошло с тех пор, как он видел ее в последний раз? Четыре или пять? Аромат ее духов был все тот же, и это постоянство каким-то образом успокоило Луиса. Он легко поцеловал ее в щеку. – Хорошо выглядишь, – солгал он. – Да нет же, – ответила она. – Если бы я хорошо выглядела, это было бы оскорбительно для Филиппа. Как я могу хорошо выглядеть, когда у него такая беда? – Она говорила так же резко и жестко, как всегда. Она была старше его на три года, но держала себя так, словно учитель с непослушным ребенком. Так было всегда: это был ее способ выражать свою привязанность. – Что за неприятности у Филиппа? – Он обвиняется в… Она заколебалась, ее веки дрогнули. – В убийстве. Луис хотел рассмеяться, сама мысль об этом была нелепой. Филиппу было семьдесят девять лет, и он был кроток, как ягненок. Она сидела около окна, глядя на Сену. Под мостом проплывали маленькие серые льдинки, они покачивались и сталкивались в течении. Вода выглядела неживой, точно ее горечь могла намертво перехватить горло. – И все же это правда, Луис. Я не могла рассказать этого в телеграмме, понимаешь? Я должна сказать это сама. Убийство. Он обвиняется в убийстве. – Кого? – Девушки, разумеется. Одной из своих симпатий. – Все еще держится, а? – Помнишь, он обычно шутил, что умрет на женщине? Луис слегка кивнул. – Ей было девятнадцать. Натали Перес. Довольно воспитанная девочка. И милая. Длинные рыжие волосы. Помнишь, как Филипп любил рыжих? – Девятнадцать? Он крутит с девятнадцатилетками? Она не ответила. Луис сел, зная, что его ходьба по комнате раздражает ее. В профиль она все еще была прекрасна, а желто-голубой свет, лившийся из окна, смягчал линии ее лица, магически вызывая то, что было пятьдесят лет назад. – Где он? – Его заперли. Они говорят, он опасен. Говорят, он может еще раз убить. Луис покачал головой. Виски его болели, эта боль пройдет, стоит лишь ему закрыть глаза. – Ему нужно повидаться с тобой. Очень. Но может, его желание заснуть – это всего-навсего попытка побега? Тут происходило что-то, в чем даже ему придется быть участником, а не зрителем. Филипп Лаборто уставился на Луиса через голый, поцарапанный стол, лицо у Филиппа было растерянным и усталым. Они лишь пожали друг другу руки – все остальные физические контакты были строго запрещены. – Я в отчаянии, – сказал он. – Она мертва. Моя Натали мертва. – Расскажи мне, что произошло. – У меня есть маленькая квартирка на Монмартре. На улице Мортир. На самом деле, это просто комната, чтобы принимать знакомых. Катерина держит наш одиннадцатый номер в таком порядке, что мужчине там просто некуда себя девать. Обычно Натали проводила там со мной много времени, все в доме ее знают. Она была такая жизнерадостная, такая красивая. Она занималась, чтобы поступить в медицинскую школу. Умница. И она любила меня. Филипп был все еще красив. Фактически, его элегантный облик, его чуть ли не фатоватое лицо, его мягкое обаяние ничуть не пострадали от времени. Словно вернулись старые деньки. – Я вышел утром в кондитерскую. А когда я вернулся… С минуту он не мог говорить. – Луис… Его глаза наполнились слезами. Ему было неловко, что его губы подвели его, отказываясь произносить слова. – Не… – начал Луис. – Я хочу рассказать тебе, Луис. Я хочу, чтобы ты знал, чтобы ты увидел ее так же, как ее увидел я, – так, чтобы ты знал, что это за… что за… дела происходят в мире. Слезы бежали по его лицу двумя ручейками. Он схватил Луиса за руку с такой силой, что она заболела. – Она была вся покрыта кровью. Вся в ранах. Кожа сорвана… волосы сорваны. Ее язык был на подушке, Луис, представляешь? Она от ужаса откусила его. И ее глаза, они буквально плавали в крови, точно она плакала кровавыми слезами. А ведь она была чудом природы, Луис. Она была прекрасна. – Хватит. – Я хочу умереть, Луис. – Нет. – Я больше не хочу жить. Зачем? – Они не докажут твоей вины. – Мне все равно, Луис. Ты должен приглядеть за Катериной. Я читал про выставку… Он почти улыбнулся. – Так здорово. Мы всегда говорили, помнишь, перед войной, что ты будешь знаменит. Я… Улыбка исчезла. – …тоже стал известен. Они теперь говорят про меня ужасные вещи, там, в газетах. Старик связался с девочкой, понимаешь, это меня не очень-то хорошо характеризует. Они, наверное, думают, что я потерял контроль над собой, потому что не смог справиться с ней. Вот что они думают, я уверен. – Он запнулся, потом продолжал снова. – Ты должен присмотреть за Катериной. Деньги у нее есть, а друзей нет. Она слишком сдержанная, понимаешь ли. Глубоко внутри у нее какое-то горе, так что люди неловко себя с ней чувствуют. Ты должен остаться с ней. – Я останусь. – Я знаю, я знаю. Вот поэтому я и смогу совершенно спокойно… – Нет, Филипп. – Совершенно спокойно умереть. Больше нам ничего не остается, Луис. Мир слишком суров к нам. Луис вспомнил о снеге, о плывущих по Сене льдинах и подумал, что в этом есть какой-то смысл. Офицер, расследующий дело, не выразил желания помочь, хоть Луис представился как родственник знаменитого детектива Дюпена. Презрение Луиса к этому одетому в синтетику хорьку, сидящему в своей конторской вонючей норе, заставило весь разговор буквально трещать от подавленного раздражения. |