Ему тоже сложно довериться ей.
— Я не боюсь, — отвечает она, сразу на все.
Он облизывает губы и чуть судорожно сглатывает.
Касается ее щеки, гладит осторожно, чуть назад, к уху, прихватывая мочку пальцами, и немного вниз, по шее. Дыхание перехватывает…
Потом тянется к ней. Целует ее. Горячо и голодно, словно нет ничего важнее этого, ничего желаннее. Словно она безумно нужна ему, как воздух… Его пальцы на ее плечах, назад… на лопатках, он чуть поглаживает. И бросает в дрожь. Не от страха, от какого-то нового чувства, подступающего изнутри, Что-то сжимается в животе и ноет так…
На Оливии только тонкая сорочка, и если его пальцы сейчас стянут с ее плеч…
Она боится? Хочет этого?
Она и сама не знает.
Не понимает ни его, ни себя до конца.
Сигваль чуть отпускает ее, и долго смотрит в глаза. Так долго, что тревога вспыхивает с новой силой. Словно он хочет что-то сказать. Сожаление…
Молча, поджав губы.
И нет сил.
— О чем ты думаешь? — не выдержав, спрашивает она.
Он криво ухмыляется.
— Знаешь, что мне сейчас хочется больше всего? — говорит он задумчиво. — Взять тебя, бросить все и сбежать куда-нибудь на край света, где нас никто не найдет. И к черту… Ничего больше не надо.
У него чуть дергается подбородок.
Его глаза совсем темные в полутьме. Он действительно хочет этого.
— Все так плохо, да? — говорит Оливия.
Он вздыхает, отпускает ее.
Отходит в сторону. Наливает в бокал вина, немного пробует. Потом наливает уже в оба. Один протягивает Оливии. Словно тянет время. Словно хочет, но не может найти силы ответить. Он не привык говорить о таких вещах вслух.
Салютует ей бокалом и отпивает немного.
— Я бы хотела с тобой сбежать, — говорит Оливия. — Только вдвоем, и больше никого и ничего. Никаких принцев и принцесс. Все стало бы намного проще.
Сама удивляется, говоря это. Ведь чистая правда. Она бы хотела. Тихая спокойная жизнь где-нибудь… без всякой роскоши… без бремени власти и ответственности на плечах. Без забот и непростых решений, разрывающих на части. Просто ее мужчина… муж… без всего этого.
Сигваль грустно улыбается ей. Выпивает до дна, ставит бокал на стол.
Садится на кровать рядом. Дергает верхнюю пуговицу камзола, словно воротник его душит. Потом расстегивает все, снимает и бросает камзол рядом. Откидывается назад, на спину.
— Мой отец подписал отказ от претензий по Керольским землям, — глухо говорит он. — Бумаги в Бейону еще не отправили, но они у Тифрида. А Тифрид своего не упустит, твой отец хорошо платит ему. Я понимаю, что для тебя это скорее добрые вести, Бейона не потеряет, а, возможно, где-то даже приобретет… — он вздыхает. — Я должен вывести войска к первым холодам и распустить. Меня готов поддержать Хеттиль, с Тюленьих скал, Харольд Баргайр… возможно, Магнус Одде, герцог Биргира, но он не пойдет на прямой конфликт с короной. Тюленьи скалы против мощи Альденбрука и Уолеша — это ничто. Тифриду удобен слабый король, которым можно крутить, из которого можно тянуть деньги, а потом и вовсе подгрести все под себя.
Сигваль долго лежит так, глядя в потолок. Потом поворачивается к ней.
У него белое, словно неживое, лицо.
— Я не справляюсь, Лив, — говорит тихо, так спокойно и прямо, что замирает сердце. — Я не знаю, что делать. Мне не хватает ни сил, ни опыта, ни денег. Я влез в игру, в которую не умею играть. И втянул тебя.
Она садится рядом, на кровать, берет его за руку.
Никогда не видела его таким. В это невозможно поверить. И страшнее всего, что это не игра, он действительно растерян, устал и не понимает, как быть. Тот самый грозный, не сомневающийся в себе Сигваль…
Она ложится рядом, кладет голову ему на плечо.
— Я с тобой, — говорит тихо. — Что бы ни случилось, я с тобой.
Он беззвучно вздыхает.
— Боюсь, что нет, Лив. Если придется действовать силой, то вряд ли ты захочешь остаться со мной.
Облизывает губы.
Становится страшно по-настоящему.
— Что ты задумал?
Он молча качает головой.
— Ты не можешь сказать мне?
Кто она такая, чтобы требовать объяснений? Заложница.
И ничего не изменить?
— Я еще не решил, — говорит он. — Если бы знать, как правильно.
Холод пробирается внутрь и сворачивается где-то под сердцем.
Сигваль не отдаст своего. Не он начал войну. Но он сражался за свою землю и имеет право на победу. И будет сражаться снова.
— Мне придется выбирать, да? — говорит Оливия. — Между тобой и моим отцом? Моим домом?
Он хмурится. Поворачивается к ней. Смотрит так, словно видит впервые, почти не веря ей и себе.
— Ты будешь сражаться снова? — говорит Оливия.
Она все еще держит его руку. И он тянется, накрывает ее ладонь своей. Берет ее, поднимает, и кладет к себе на грудь, к сердцу, гладит так нежно-нежно.
— Ли-ив, — говорит он так протяжно и тихо. — Ты даже не представляешь, как важна мне. Наверно, не будь тебя, я бы не сомневался.
Она не понимает.
— Я мешаю тебе?
— Нет, — говорит он. — Наоборот.
— Я не понимаю, — растерянно говорит она. Нет, понимает, пожалуй, но не готова поверить сразу. Он пытается остаться человеком для нее.
— Я знаю, что не имел права забирать тебя, — говорит Сигваль. — Это не честно, ты не заслуживаешь. Но… увидев тебя случайно ночью, в замке, когда ты показывала мне дорогу… — он улыбается этим воспоминаниям, почти счастливо. — Я знал кто ты, видел раньше, а вот ты явно не понимала. И с тобой было так легко и так хорошо. Можно просто идти, болтать всякую чушь, и чувствовать себя беспечным мальчишкой… просто так… рядом с красивой девушкой, — он улыбается. — Ты даже не представляешь, как это важно.
Под ее ладонью гулко колотится его сердце.
— Я тогда всю ночь не спал, — говорит он, тихо хмыкает, нет, тогда к нему еще приходила Каролине. — Та наша случайна встреча многое изменила для меня. Я ведь собирался забрать твою сестру, а потом прирезать бы ее… без сожалений, вот хоть сейчас, отказываясь от претензий на землю. Красивый жест… Твой отец получил бы бумаги и ее голову. А я пошел бы дальше. Я вернулся бы в Бейону снова, сжег Лурж подчистую, убил бы твоего отца. Попытался бы все это сделать. И убил бы своего отца, чтобы не мешал, раньше или позже Бейоны, не важно. И Тифрида, сжег бы его Сады к чертовой матери. И Рикарда Муррея тоже. И сделал много бы чего еще. Получил бы всю власть в свои руки, всю армию. По крайней мере, это входило в мои планы, — Сигваль вздыхает, смотрит в потолок. — Но как бы я потом смотрел тебе в глаза? Лив, как бы смешно это не звучало, но мысли о тебе, это единственное, что меня останавливает.
