Книга Сахар на дне, страница 18 – Маша Малиновская

— Спасибо, я не голодна. Достаточно кофе.

— Я не спросил тебя, голодна ты или нет. Я спросил, когда ты ела.

— В обед, — отвечаю честно и снимаю обувь.

В квартире у Шевцова так, как я и ожидала увидеть. Ремонт под стать самому дому и его хозяину. Соединение в интерьере холодного цвета стали и красного бархата мягких поверхностей — штор, кресел, дивана, небольшого ворсистого ковра в центре гостиной зоны — создают приятное впечатление, но вместе с тем напоминают не терять бдительность. В квартире царит абсолютный порядок и чистота, но в то же время нельзя сказать, что помещение нежилое. На обувной полке стоит мужская обувь, на вешалке несколько курток и сложенный зонт, на столике в зоне гостиной лежит вниз страницами раскрытая книга. И мне становится до зубовного скрежета интересно, что это за произведение. Что вообще может нравиться такому парню, как мой сводный брат? Детективы? Фантастика? А может быть Шевцов предпочитает классику? Или это вообще не художественная литература…

Хотя, что же я хотела увидеть? Журнал с голыми девицами? Возможно, но весьма сомнительно. Алексей и в школе хорошо учился, один из лучших сдал экзамены, так что ничего удивительного, если ему нравится серьёзная литература.

Звонкий сигнал микроволновки, оповестивший, что она выполнила свою работу, заставлет вздрогнуть и поторопиться в кухню. В этой части квартиры сталь и красный ещё дополняются чёрным. Я присаживаюсь за островок на высокий барный стул, пока Алексей извлекает из микроволновой печи блюдо с разогретой едой. Надо сказать, пахнет отлично, и мой желудок сжимается в предвкушении.

Шевцов ставит передо мной небольшое овальное блюдо и кладёт приборы.

— Ешь.

Только и всего, даже без комментариев, что не отравлено, как в прошлый раз.

— Тоже сам готовил? — я беру вилку и отделяю себе кусочек запеканки.

— Я всё готовлю себе сам.

Алексей садится напротив, налив себе стакан воды.

Рисово-мясная запеканка оказывается очень вкусной. Нежное мясо, сыр, зелень и рис — довольно простое сочетание, но в то же время очень нежное на вкус, которое мало кого оставит равнодушным. Шевцов и кухня — очень неожиданно.

— А сам почему не ешь? — отправляю в рот ещё одну порцию, чувствуя себя под прямым взглядом парня неловко.

— Недавно поел.

Да, точно, у него же была гостья. Наверное, состоялся романтический ужин. Думаю, из Лекса так себе романтик, ну а вдруг эта красивая блондинка смогла разбудить доселе спящие чувства в нём.

При воспоминании о девице, которую я встретила в подъезде, аппетит как-то резко пропал, хотя запеканка не стала от этого менее вкусной, конечно же.

— Поставлю чайник, — Алексей снова встал и отошёл к плите.

К своему стыду, я прилипаю глазами к его обнажённому телу. К по-богатырски широким плечам, к правильной линии позвоночника, с обеих сторон поддерживаемого выпуклыми буграми сильных мышц. К странной снежинке, выбитой на левой лопатке. К совсем коротким на затылке, но беспорядочно взлохмаченным на макушке тёмным волосам.

Как мужчина, Шевцов безупречен, и это бесспорно. И девушка, что только что упорхнула из его квартиры, это полностью на себе прочувствовала совсем недавно.

Алексей возвращается с двумя чашками дымящегося кофе и ставит их на стол. Снова садится на стул. Внимательно смотрит, лениво откинувшись на спинку.

И меня берёт злость. На свои глупые мысли, на непонятное покалывание на коже, где скользит его внимательный взгляд. На совсем уж глупое желание пить этот кофе медленно, не торопясь.

— Ты бы оделся, — говорю резче, чем хотела. Не к чему проявлять своё раздражение, когда тебя пригласили вкусно поесть.

— Мне не холодно, — Шевцов пожимает плечами, не отрывая от меня глаз.

Издевается? Или действительно не видит в этом проблемы?

— Как знаешь.

Ну а что ещё я должна ответить. Опускаю глаза, внезапно заинтересовавшись абстрактным узором пенки на кофе. Так странно, что мне хочется уйти и остаться одновременно. Уйти, чтобы он перестал так внимательно рассматривать меня, чтобы перестать видеть тени чужих рук на его коже, чтобы, наконец, свободно начать дышать. Но вместе с тем мне очень странно, потому что сейчас общаемся почти нормально. Насколько это вообще возможно. Мне интересно, что в том жёлтом конверте, интересно, какая книга лежит на его столе, мне просто интересно, можем ли мы в принципе построить хоть какое-то подобие, если не дружбы, то дальне-родственных отношений.

— Кстати, — вдруг вспоминаю, что кроме документов от Виктора принесла ещё кое-что. — У меня для тебя есть ещё один конверт. Вот, держи.

Я выуживаю из сумочки ещё один небольшой конверт, на котором красивым почерком выведено «Моему А». Сдвинув брови, Шевцов берёт конверт и смотрит на надпись. Он проводит пальцем по петле на прописной букве «А», и я вижу, как белеют его сжатые губы и натягиваются желваки. Мощные голые эмоции, которые он так пытается скрыть.

— Откуда это у тебя? — спрашивает Шевцов осипшим голосом.

— Твоя мать передала за две недели до своей смерти. Врач сказал, это был последний раз, когда она была в себе.

— Что ты делала у моей матери?

Вопрос задан довольно грубо, и я теряюсь с ответом. Что я там делала? Пыталась найти в своей голове после всего, что случилось со мной по вине сводного брата, какой-нибудь мост к тому единственному, что делало его живым человеком, а не бездушным монстром. А ещё пыталась подавить собственное чувство вины, потому что знала, что моя мать приложила руку к поспешному отъезду Алексея. И сделала это ради меня.

— Ты уехал, и я подумала…

— Иногда ты слишком много думаешь.

Алексей резко встаёт со своего стула и отходит к окну, сжимая конверт с письмом в сильной ладони. Долго молча смотрит в окно, а я застываю сзади, так и продолжаю сидеть за столом, не решаясь напомнить о себе. Он справляется с эмоциями, связаными с одним из самых близких для него людей. Мать, которую он с восьми лет постоянно терял, и которая возвращалась лишь на пару часов в месяц, а потом снова его бросала. А потом ушла навсегда.

Вижу, как Шевцов тянется к виску, надавливает на него. Жест интуитивный, но мне говорит о многом. Головные боли после травмы так и не прошли. И это тревожный знак.

— Лёша, ты как себя чувствуешь? Почему молчал, что голова так и болит? — осторожно спрашиваю, подходя ближе.

— А почему ты молчала о письме несколько недель? — он резко разворачивается, и мы оказываемся слишком близко.

— Я просто…

— Наблюдала, не съехал ли я с катушек, и не добьёт ли меня письмо от матери, не так ли, доктор?

Обращение было сказан таким уничижителным тоном, будто речь шла о самой недостойной профессии. Стало обидно, но… Алексей прав. Я была не уверена, насколько он эмоционально стабилен, каков уровень посттравматического стресса, и видела в письме лишний раздражитель. И сейчас под его тяжёлым взглядом чувствую себя отвратно, понимая, что в его отношении это было низко.