Глава 23
Торжество продолжалось, а его виновники, облагодетельствованная и созданная милостивой королевой пара, по традиции уходили первыми и значительно раньше всех. Эстас встал, подал остриженной руку. Виконтесса, встретившись с ним взглядом, все поняла без слов. Ее пальцы были сухими и прохладными, золотой ободок кольца — теплым. Уверенные движения, легкая улыбка, не сходившая с ее губ весь день, чуть приподнятый подбородок дополняли образ.
Эстас Фонсо от своего лица и от лица супруги поблагодарил всех собравшихся за чудесный праздник и, найдя в себе силы подмигнуть встревоженной дочери, случайно встретился взглядом с Дьерфином. Лекарь был напряжен и смотрел на командира как-то с подозрением. Но это Эстас понял уже на лестнице жилого крыла, когда до спальни его жены оставалось несколько ступеней и десятка три шагов.
— Благодарю, что показали мне дорогу, — голос виконтессы прозвучал ровно и твердо.
— Будьте добры убрать с постели череп, — процедил командир, с трудом заставляя себя говорить громче, чем билось ошалевшее, пропитанное ядом сердце. — Я приду к вам через полчаса.
— Это бессмысленно. Сегодня я воспользуюсь своим законным правом. Я отказываю вам в близости, — ее голос не дрогнул, но руки она сцепила.
— Я приду через полчаса. В ваших интересах приготовиться. Запирать дверь бессмысленно. У меня есть ключ и достаточно людей в распоряжении, чтобы высадить ее, — глядя в глаза ведьме, заявил он.
— Право Аттирса…
— Осталось в столице, — грубо перебил он. — Будьте благодарны, что я даю вам полчаса.
Она смерила его долгим, серьезным взглядом.
— Благодарю вас, любезный муж.
Еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким подонком! Он уже ненавидел себя! Она бесправна, беззащитна и понимает это! И все, чем может отплатить за унижение, — «любезный муж»! Осознание того, что эта женщина и не ждала от него другого поведения, делало происходящее мерзким до тошноты.
Нужно скорей покончить с этим. Просто покончить с этим!
Виконтесса зашла в спальню, тихо притворила дверь. Он, проклиная себя, поверенную, королеву, предательские хорошие приметы, сорвался с места, быстрым шагом дошел до конца коридора, вошел к себе. Щелчок закрывшейся за спиной двери отрезвил.
Какой смысл в метаниях? У нее в постели побывал десяток, не меньше! Обрезанные волосы тому доказательство! Просто соитие, без эмоций, без нежностей, без чувств, без мыслей. Быстро.
Нужно пересилить себя, сломать. Разозлиться. Держать настрой.
Злость. Злость — хороший ключ.
Глупый самообман! Он не сможет, он просто не сможет! Зайдет, посмотрит на нее и выйдет! Вот его предел! Граница, рубеж!
Через это нельзя перешагнуть!
Нельзя взять женщину силой и считать себя после этого человеком!
Может, получится объяснить, уговорить?
Парадная перевязь повисла на спинке стула, тревожно поблескивала в свете ламп рукоять меча. Красивые заклепки жилета кололи пальцы и не поддавались. Пуговицы мундира оказались такими же несговорчивыми, и Эстас ругал их вполголоса.
Дверь распахнулась, в комнату влетел Дьерфин.
— Хвала небесам! — тихо выдохнул он и, закрыв дверь, повернул ключ.
— В чем дело? — вскинулся Фонсо.
— Она воспользовалась своим правом? Отказала в близости? — глядя командиру в глаза, без обиняков спросил лекарь.
— Плевал я на это право!
— Почему?
— Это брак дворян. Он должен быть консуммирован. Либо сегодня, либо право годи, — тяжело дыша, будто после долгого бега, ответил Эстас.
— Почему сегодня?
— Она некромант. Белое ее ослабило. Леди Льессир сказала, — он расстегнул последние пуговицы, зло отбросил мундир на стул, одернул свободные рукава белой сорочки.
— Не делай этого! — голос лекаря звенел от напряжения.
— Да не собираюсь я! — выпалил Фонсо. — Не хочу, но должен попытаться уговорить! Может, она согласится? Хотя бы выслушает? Право годи хуже! Завтра она не будет ослаблена, но тоже откажет! И послезавтра! Но сможет меня проклясть или убить магией, если я буду настаивать! Что будет с Тэйкой?
— Охолонь! — резко скомандовал Дьерфин.
Фонсо яростно рыкнул и принялся сновать туда-сюда рядом с камином.
— Тебя натравливают на нее! Неужель ты не видишь? Эта Льессир хочет, чтобы ты, дворянин, в первую же ночь пошел против брачного закона! Она хочет, чтобы ты изнасиловал жену! Женщину, с которой тебе жить три года, не меньше!
— У нее в постели десятки побывали! — Фонсо остановился, зло махнул рукой в сторону коридора. — Десятки! Вдумайся, о скольких любовниках должны были знать, чтобы титулованной косы отрезали! Я никогда не возьму силой, но не знаю, как уговорить!
Дьерфин в три шага преодолел отделявшее его от командира расстояние, вцепился ему в плечи и заглянул в глаза.
— Может, и не придется. Ты просто на минуту представь, что история с призраками, отрезавшими косы, правда! Представь, что белое платье она надела по праву! Как Льессир собирается проверять, спал ты с женой сегодня или нет? Как? — лекарь тряхнул Фонсо за плечи. — Как, Эстас?
Командир отшатнулся. Мысли путались. Хватая ртом воздух, Эстас Фонсо пытался сообразить, на каком свете находится, и найти ответ на вопрос Дьерфина.
— Кровь… единственное неоспоримое доказательство соития… с девой, — прошелестел он, без сил рухнув в кресло.
И все встало на места. Очевидное науськивание поверенной. Угроза правом годи, то есть двойным изнасилованием. Подзуживание частотой сношений. Слова Кэйтлин Россэр, подчеркнувшей, что женщины ее рода всегда выходили замуж в белом, потому что хранили невинность до брака. То, как она оберегала белое платье, которое, как и ее репутацию, пытались уничтожить, запятнать. Но к настоящему белому не пристают грязь и сплетни. Время бы расставило правильные акценты, но когда? Уж точно не в ближайшие полчаса.
Злость пропала. Пришло осознание того, что он, Эстас Фонсо, по мнению поверенной, должен был натворить сегодня. От ужаса спине стало холодно, зашевелились волосы на затылке. Командир зябко передернул плечами, медленно выдохнул через почти сомкнутые губы, пытаясь успокоиться. Поднял взгляд на Дьерфина:
— Хвала Триединой, что ты вмешался… Спасибо!
— Не знаю, как бы я себя вел на твоем месте, — развел руками лекарь. — Эта Льессир знатно умеет натравливать.
Фонсо коротко кивнул, потер лицо, будто стирая плохие мысли, провел рукой по завязанным в хвостик на затылке волосам, покачал головой.
— Что теперь делать? — он чувствовал себя облапошенным и беспомощным дураком. И знал, что им и являлся. Других чувств и мыслей, кроме растерянности и стыда, не осталось. Будто вынули душу, сердце, разум.
