Онлайн книга «Позывной «Крест»»
Девушка стала взбираться на стену и вдруг услышала глухой удар и крик за спиной. Тот, кого звали Арафом, замертво упал у лестницы с гастой [9] в спине. Тут же два римских воина схватили девушку за ноги, ее рука выскользнула из крепкой ладони бородача. — Фекла, держись! — крикнул тот и выхватил из ножен короткий меч. — Руби! Руби лестницу! — кричала девушка, из последних сил цепляясь за веревочный подъемник обеими руками, и двое дюжих воинов не могли с ней ничего поделать. Бородач замер в нерешительности. Действительно, единственный способ задержать римлян — обрубить веревочную лестницу ценой свободы Феклы. И девушка это понимала. — Руби-и-и! И беги-и-и-и! Спасайтесь! — повторила она. Камень из пращи, выпущенный кем-то из воинов легиона, цели не достиг, но вывел бородача из состояния ступора. Он с остервенением принялся рубить плотные веревки лестницы. Через несколько секунд, пожертвовав собой, Фекла спасла беглецов и упала вниз вместе с повисшими на ней легионерами. Бородач, стиснув зубы, соскочил на другую сторону ограды. Здесь его единомышленники успели крепко привязать Павла к верблюду. — Вперед и не отставать! — велел бородач и, резво вскочив на своего верблюда, пришпорил его пятками. Вереница начала постепенно набирать скорость. За стеной Иконии послышалось: «Погоня, юг!» Это один из легионеров, чтобы не терять времени, извещал соседей о том, что предстоит римской коннице. И соседи сделали то же. «Погоня, юг! Погоня, юг! Погоня, юг!» — разнеслось по городу и вскоре затихло вдали. Никакой лошади, даже самой резвой, не угнаться за верблюдом. На вид медленный и неповоротливый дромадер, набравший скорость, с его выносливостью и врожденной приспособленностью к пустыне, становится недостижимым. И когда римская конница через пять минут выехала за центральные ворота Иконии, хвастливый трибун, который возглавлял легион, увидел вдали лишь маленькое облако песчаной пыли. Догонять Павла и его единомышленников было бесполезно. 2 Павел очнулся ровно в полдень и, не открывая глаз, пытался определить, сколько сейчас времени и долго ли осталось до казни. В его еще затуманенном мозгу стоял отчетливый образ каменного мешка, вечного полумрака или кромешной тьмы, хоть выколи глаз… Глаза… что с ними? Их надо открыть. Усилием воли он поднял веки, но так и не определил, где же он находится. На его лице лежал кусок полотна. «Светло. Свет пробивается сквозь холст на лице. Должно быть, меня уже принесли к месту казни и ждут палача, — думалось проповеднику. — Но почему так тихо? И ветер… в ушах ветер… А может, меня уже казнили и положили отрубленную голову в матерчатый мешок, поэтому я и вижу это полотно? Не болтай ерунды! — строго ответил Павел самому себе. — Голова не живет вне тела. А душа? Может быть, моя душа уже покинула бренное тело и…» Не гадая дальше, Павел снял куфию, которая полностью укутывала его лицо. Должно быть, кто-то специально его накрыл, чтобы песок не задувало в ноздри и рот. Павел на удивление легко поднял голову. Вокруг расстилалась пустыня. В небесной лазури не было ни облачка, и яркое солнце хоть и плыло по-зимнему низко, жалило немилосердно. По соседству с Павлом лежал молодой, но крепкий навьюченный верблюд и, надменно хлопая ресницами, жевал жвачку. Чуть поодаль у своих верблюдов сидели несколько мужчин, одетых во что попало. Кто-то был в обычной одежде простолюдинов Иконии, кто-то в римских туниках с головными платками, кто-то в арабских куфиях в сочетании с какими-то странными штанами и короткими рубахами. Такие рубахи проповедник видел только на заморских купцах, приплывавших в странных лодках по морю. Все они сидели по-турецки и, едва шевеля губами, беззвучно молились — кто как мог. На арамейском, на иврите, на греческом. Какая разница? Они просили помощи у Бога. Какого? Разве это было важно, когда на кону стояла человеческая жизнь? Как только один мужчина увидел, что Павел пытается сесть, он тут же сорвался с места и подбежал к нему. Это был тот самый тощий бородач. — Слава Всевышнему! Мы уже думали, ты не вернешься… Павел ничего не ответил, только посмотрел на бурдюк, притороченный к спине ближайшего верблюда. Бородач, поймав взгляд проповедника, мигом снял мягкий сосуд с водой и поднес ему. Павел пил жадными глотками, словно боялся, что его вот-вот отнимут, а бородач отчитывался о том, что случилось, хотя никто его об этом не просил. — Я, Ариан, сын Фатха, и мои друзья хотели попросить прощения у богов… у Бога, но не знали как. А тут пришел ты… в Иконию. Тебя поймали, и мы решили тебя спасти и уйти вместе с тобой из Иконии потому, что мы… — смущенно рассказывал бородач. Павел слушал своего робкого собеседника, глядя на его товарищей, и даже не представлял, что несколько часов назад совершили эти люди, чтобы вырвать его из лап римлян. — …а потом мы убили стражу и еще римских патрульных, которые… Ну, в общем… Это мы тебя сюда привезли, — с глубоким выдохом закончил свою речь Ариан. — Где та иконийка, что была рядом со мной? — наконец спросил Павел. — Фекла? Она… Ее поймали римляне, когда мы бежали, — более спокойно произнес бородач. — Наверное, сегодня ее казнят вместо тебя. Но если бы не она, мы бы не сбежали… не успели бы… Гримаса боли исказила лицо Павла. Но болело не «жало во плоти» — болела душа. — Ты это… ложись. А помолимся потом, — сбивчиво предложил Ариан. Но Павел не слушал его. Он молча встал, будто и не было никакого припадка, и направился к ближайшей горе. — Ты хочешь уйти? — спросил бородач. — Так подожди. У нас тут… Ариан сделал жест одному из товарищей, и тот принес небольшую холщовую суму. — Вот. Это твое… Мы нашли это в префектуре, в комнате охраны. Лицо Павла будто окрасилось ореолом. Он бережно достал из сумы черную плинфу, долго смотрел на нее, поглаживая ссохшейся обветренной рукой, а потом, не говоря ни слова, двинулся на вершину холма. Воздев руки с подголовным камнем к небу, он произнес на арамейском: — Верую, Господи! * * * Строптивая Фекла. Непокорная дочь. Неверная невеста. Безбожница и смутьянка. Досточтимые горожане, которые еще недавно улыбались прекрасной дочке уважаемого Бахи Челеби, приветствовали ее глубоким поклоном и желали всех земных благ, теперь бесновались на площади. — Сжечь ее! Сжечь! Безбожница! Чудовище! О, эти убеждения! Пир лицемерия. Они подчас сильнее дружбы, любви и даже голоса крови. Как проклятие, как страшная болезнь, они превращают толпу в стадо, матерей — в фурий, а отцов — в извергов. Они рушат семьи и предают забвению предков, разбивают сердца и губят души. |