А, может, лучше было промолчать? Оставить всё, как есть? Смириться с ролью игрушки в чужих руках…
Хватит. Наигрались. Кто бы ни устанавливал правила, отныне я играю сама за себя.
Они уже покидали городок. Стен вокруг Пвилла не было, и брусчатка улиц перешла прямо в глину лесной дороги, щедро усеянную хвоей, увенчанную верстовыми столбами по обочине.
— Куда направимся? — спросил Алексас.
— К Тракту.
— Отсюда путь неблизкий. — Ему удивительно неплохо удавалось притворяться спокойным. — Нужно будет остановиться на ночлег.
Почему он не задаёт вопросов? Просто принял решение королевы, как подобает рыцарю, не смея обсуждать и осуждать? Хотя она просто отдала приказ, не объясняя, зачем, не поясняя, почему…
Совсем как тот кукловод, от которого теперь она так стремится убежать.
— Он… его Воин. — Произнести имя Арона оказалось непосильной задачей. — Тот, кто играл со мной. Но на самом деле играют не со мной, а с ним. И он… он знал об этом.
Она смотрела, как мимо них проносятся во тьме сосновые стволы. Лес плыл мимо быстро, очень быстро — но Таша увидела бы красные щелки глаз кэнов, если бы те были.
И их не было.
— Не сказать, что я сильно удивлён, — наконец откликнулся Алексас. — Что отец Кармайкл, что вся эта история… в них присутствовало подозрительно много белых ниток.
Таша крепче стиснула поводья.
— Воин сказал, что я — их разменная монета, но я больше не дам собой играть, — бросила она через плечо. — Я интересовала Воина только потому, что интересовала Зрящего… или наоборот… теперь пусть сами разбираются.
— Воин… сказал? Вы с ним говорили?!
— Да. У меня есть… средство связи.
Сознание Алексаса явно отказывалось мириться с перспективой поверить своим ушам.
— Джеми просит, — наконец резюмировал юноша, — чтобы вы немедленно от него…
— Избавилась. Знаю. Мне уже говорили.
А что было бы сейчас, если б избавилась?..
Лес сгущался: вокруг царила такая темень, что даже Таша с трудом что-либо различала. Странно, как кони ещё не потеряли тропу.
Был бы с ними сейчас Джеми…
— И вы думаете, он… Воин — так легко вас отпустит?
Таша потянулась к цепочке на шее.
— Думаю, нет, — нерешительно произнесла она. — Но не в его интересах ломать игрушку, так что мы в любом случае в относительной…
…тьма вокруг разразилась паническим ржанием, накренилась, кувырнулась…
Лёжа на дороге, хватая губами воздух, пытаясь очнуться от падения, Таша видела, как сбросившие их кони бьются на месте в невидимых путах — а из мрака вдруг отделяется и приближается сгущённая тень. Попытка вскочить оказалась тщетной: незримые цепи приковывали её к земле.
— Таша, Таша, что…
Шёпот Алексаса затих. В забытьи? Сонном или смертельном? Она даже голову повернуть не может…
Таша не видела глаз того, кто присел на колено рядом с ней, но кожей чувствовала чужой пристальный взгляд.
А потом тень протянула руку к её лицу, и тёплая сухая ладонь мягко, даже ласково коснулась её щеки.
— Кажется, я говорил, что найду тебя, девочка моя?
Его тихий смех был ответом на её яростный крик.
***
Обрыв заброшенного карьера был отвесным и очень высоким. Сотни лет здесь добывали красную глину, оставив на теле искалеченной земли огромную уродливую рытвину, и тёмная равнина её дна только угадывалась в ночи. Лес почти везде вплотную подступал к обрыву, но иногда попадались глинистые площадки, с трёх сторон ограниченные деревьями, а с четвёртой — пустотой.
Сейчас на одной из них горел костёр.
Размашистые лапы елей, очерчивающих круглую лысую поляну, терялись во тьме. Вечером над лесом пролился небольшой дождь, и там и тут на глине зеркальцами расплывались лужи. В стороне от костра испуганно пофыркивала шестёрка коней, нервно поглядывая на алые огоньки в чаще; белый льфэльский жеребец не оставлял попыток с гневным ржанием сорваться с привязи, но та была слишком крепкой. У огня сидели четверо в тёмных плащах, а на земле чуть поодаль лежали двое.
Таша открыла глаза.
Она даже не поняла толком, когда её вырубили. Вроде бы она кричала, её несли куда-то, вокруг был только мрак, а потом…
А потом она очутилась здесь.
Невидимые путы надёжно сковали её: Таша могла лишь моргать и говорить. Кричать. Впрочем, крики по пути сюда делу не особо помогли, так что сейчас она предпочла не объявлять о своём пробуждении, а тихо оценить обстановку.
Дрожащее пламя костра рождало больше теней, чем света. Парные щелки глаз кэнов вкрадчиво проскальзывали в лесной тьме. Враги, сидя у огня, переговаривались вполголоса; скрытых капюшонами лиц Таша не видела, но запахи были знакомыми.
Кто из них — Воин? Кто был тогда в доме?
Кто убил маму?..
— …приходит, когда ему вздумается! — пролаял один.
— Что поделаешь. — Другой неторопливо сооружал самокрутку. — Хотели спокойной жизни, надо было дом ростовщика зачищать.
— Я ему когда-то дедовы часы заложил. Старый пердун! Вот кого б пришил за милую душу, — проворчал третий. — А вместо этого гоняемся по всему королевству за двумя сопляками.
— Да ещё этот дэй! — поддержал первый. — Даром что дэй, так мечом владеет — дай Богиня каждому! Он ж нас чуть не убил!
Этот лающий голос мог принадлежать только оборотню. Причём проведшему в звериной ипостаси волчью долю своей жизни.
Что ж, хотя бы с одним из четверых что-то прояснилось.
— За такую плату работёнка непыльная, — отрезал тот, что с самокруткой. — Или вам что не нравится?
— Мне наш чёрный друг не нравится, Дэйв, — сказал его сосед. — Эти глаза… и улыбка… жуть берёт. Многое на своём веку повидал, но такого…
Говоривший едва заметно вздрогнул — и такой факт, как дрожь законченного головореза, многое сообщал о предмете разговора.
Чёрный друг… наверняка речь о Воине. Значит, сейчас его нет среди них? Значит, здесь только наёмники?
А кто же тогда четвёртый, всё ещё хранивший молчание?..
— Мы знали, на что идём, — неуверенно откликнулся тот, кого называли Дэйвом. Пыхнул самокруткой — и продолжил гораздо увереннее, — думайте о золотишке, парни. Покурим? Рэйн?
Четвёртый наконец обернулся — но не к напарникам, а к Таше.
Слишком поздно осознавшей, что лучше бы прикрыть глаза.
— Смотрите-ка, кто проснулся, — певуче заметил наёмник.
Поднявшись с земли, он танцующей походкой приблизился к пленникам. Лишь взглядом оборотня можно было заметить, как в тени капюшона кривятся улыбкой его губы — но то, как настороженно притихли его товарищи, заметил бы любой.
