Долгое время тишину нарушал лишь приглушённый стук копыт — туман и невидимые одуванчики скрадывали звуки.
— Фаргори-лэн?
— Да?
— У вас очень… цепкие пальцы.
— Это комплимент?
— Простите, если разочарую, но чистая правда. И это вызывает у меня сомнения, останется ли на моих плечах к концу путешествия живое место. Держитесь за пояс, так гораздо удобнее.
Таша кашлянула: ей и за плечи взяться стоило некоторой… заминки.
Но и здесь пришлось признать его правоту.
— Откуда держите путь, святой отец? — спросила она, чтобы поддержать беседу.
Гладкий шёлк пояса выскальзывал из-под пальцев, вынуждая обвить талию дэя и сомкнуть ладони в замок. Для этого пришлось вплотную прижаться к его спине; и когда Таша поняла, что это вновь заставляет её смущаться, сердито фыркнула.
Даже жаль, что ножны с мечом дэй приторочил к седлу. А то он их вроде через плечо носит, вот и вцепилась бы…
— Из Озёрной. Я пастырь в деревеньке у озера Лариэт.
— Лариэт… это у самых гор, кажется?
— Верно.
Некоторое время Таша терпеливо ждала ответных вопросов.
— Фаргори-лэн, я предпочитаю придерживаться мнения, что собеседник сам расскажет то, что хочет и может, — наконец заметил дэй. — Если же он молчит, значит, на то есть причины.
Тонко подмечено.
— Я… из Прадмунта.
— А. Так вы из той самой семьи Фаргори…
— Которые делают тот самый сидр, да.
— Вашей семье и вашей деревне есть чем гордиться.
— Вы бы это нашему пастырю сказали. — Таша зевнула. — Он так не думает.
Серость, со всех сторон — непроглядная серость. Ни света, ни темноты: только серый цвет, только туман и странные скользящие тени. Сознание тоже туманилось, и утопленниками памяти всплывали ненужные воспоминания, ненужные мысли…
…зачем ты спешишь, зачем едешь туда, вновь шептал тонкий голосок на грани сознания; даже если наёмники будут в том трактире, даже если ты их догонишь — тебе с ними не справиться, не спасти Лив, не уйти живой…
…и святоша наверняка их дружок, а ты…
…глупая, глупая, глупая…
— Осторожно!
Таша открыла глаза в тот момент, когда дэй поймал её соскальзывающую руку — прежде, чем она успела упасть с коня.
И судорожно вцепилась в чёрный шёлк.
— Вы задремали, Фаргори-лэн.
— Кажется…
Сердце металось перепуганной кошкой в тёмной коробке.
— Расскажите мне о вашей деревне, Фаргори-лэн.
— Не думаю, что вам…
— Ошибаетесь. Мне будет интересно. Я весь внимание.
Что ж, разговор — хороший способ прогнать сон. Таша оценила заботу. Возможно, в этот момент она бы даже простила дэю, что тот оккупировал её коня…
Если бы, конечно, это действительно её задевало.
— Ну… Прадмунт…
— Вы не больно-то жалуете своего пастыря, Фаргори-лэн, — дэй облегчил ей задачу.
— Я не обязана его любить, святой отец.
— А уважать?
Таша помолчала, обдумывая ответ.
Оскорбление церкви и её слуг — богохульство. Оскорбление своего пастыря — тем более. И, будь Таша дома, за любые её сомнительные слова последовала бы кара. Если бы, конечно, кто-то услужливо донёс о них пастырю; а когда ты бросал эти слова не в кругу семьи, это было почти гарантировано.
Но она далеко от дома. А дэй — не их пастырь.
И что-то подсказывало Таше, что все её слова останутся между ними двумя.
— Он упивается своей властью. Тем, что может поставить на колени любого, — всё-таки сказала она. — И просто… фанатик.
— Но если он искренне верит в то, что делает, это уже заслуживает уважения.
— Верит? Да это не вера, это…
— Фанатизм — крайность, но крайность прежде всего веры, которая и должна быть в пастыре. Если вам встретится один из тех ханжей в рясе, коих, к сожалению, немало… или один из тех, кто пользуется своим положением, дабы вершить отвратительные, страшные дела — с такими же девочками, как вы, или с мальчиками, или с совсем детьми… вы поймёте, что есть вещи похуже фанатизма.
Когда Таша поняла, что она здесь не единственный богохульник — она досадливо осознала, что спутнику вновь удалось лишить её дара речи.
Какой интересный дэй, однако.
— Зимой пришлый колдун изнасиловал мою подругу, — вымолвила она потом. — А потом наш пастырь всерьёз думал о том, чтобы её утопить. Как обесчещенную. Как в старые добрые времени, только во имя Богини. Чистой смертью смыть грязь с души.
— Но наверняка кое-кто из селян был с ним согласен. Нравы деревенских жителей всегда оставляли желать… большей широты. А изнасилование для них — вечное клеймо. Сами знаете.
— И что?
— Представьте теперь, что ждало бы эту девочку в будущем.
Представить было нетрудно.
Начало этого будущего Таша уже видела.
Косые взгляды. Шёпот за спиной, жалость… смех? Надменность, снисходительность, презрение. Одиночество — ведь все брезгуют взять в жёны «нечистую»; непонимание — ведь ты ни в чём не виновата; ненависть — ко всем этим чистым людям…
Уйти — страх, неизвестность и один шанс из ста, что найдёшь своё место. Остаться — пустой дом и потрескивание углей в абсолютной тишине. Тишине, которая сводит с ума.
И кто придёт на твои похороны, когда ты умрёшь?..
— Так её утопили? — спросил дэй, когда молчание затянулось.
— Нет. Пастырь смилостивился. Но в итоге она сбежала из дому, чтобы не позорить семью… и не терпеть такое отношение. Подалась в большой город, думаю.
— Надо полагать, родители не особо рвались её искать.
— Нет. С тех пор её больше никто не видел.
— Вы знаете, что с ней сталось?
— Нет.
— Тогда не факт, что умереть для неё не было бы лучшим вариантом.
Таша не нашлась, что возразить.
— Пожалуй, — помолчав, сказала она, — лучше поговорить о другом.
Какое-то время всматривалась в туманную серость, ожидая ответа.
— Рассвет скоро, Фаргори-лэн, — бросил дэй. — Там будет легче. Поверьте.
И почему кажется, что он говорит не только о погоде? Даже не столько о погоде…
Да. Попутчик Таше определённо попался интересный.
И, кажется, их недолгое общее путешествие обещало выйти весьма занимательным.
Когда солнце пробилось сквозь серость, заволакивавшую небо, выяснилось, что уже за полдень. С первыми же солнечными лучами туман рассеялся, будто его и не было, и взору открылись белые одуванчиковые просторы с сиреневыми крапинками чертополоха; ветер потеплел и повеял сладким, небо засияло безупречной лазурью — лишь где-то на горизонте дрейфовали ватные кручи облаков.
