Книга Муравечество, страница 114. Автор книги Чарли Кауфман

Руни и Дудл сидят, забытые, в популярном и многолюдном голливудском баре за маленьким столиком рядом с Эбботтом и Костелло и рядом с мужским туалетом.

— И что теперь? — спрашивает Руни.

— По-моему, кинокомедии для нас закрыты, — говорит Дудл.

— Никто не хочет видеть смешных калек.

— Зрителям некомфортно.

— И я могу их понять.

— Да. Да. Зрителей я не виню.

— Они тут ни при чем.

— Знаю.

— И все же. Мы в тупике.

— Других навыков у нас на самом деле нет.

— Жаль, что в Актернате не очень широкая программа обучения.

— Я даже на математику не ходил.

— Я ходил на математику для шоуменов.

— Но там только учили делать вид, будто знаешь математику.

— На случай, если тебя возьмут на роль ученого или еще кого, да.

— И теперь мы расплачиваемся.

— И что нам делать?

— Живое выступление? Может, для нас найдется местечко в настоящем театре.

— Вроде мюзикла «Ад раскрылся»?

— У Олсена и Джонсона получилось. Платят немного, но…

— Главное на самом деле — работа.

— На расстоянии безобразные шрамы разглядеть труднее.

— У меня тут была одна мыслишка. Мюзикл об аде.

— У Олсена и Джонсона получилось. «Ад раскрылся». Как назовешь свой?

— «Ад, мы и господа».

— Мне нравится. Это колумбур.

Меня увольняют из компании клоунской обуви. Никто не объясняет почему, но я подозреваю, что из-за Клоунессы Лори. Подозреваю, что из-за тараторящего рабочего она оглянулась, увидела меня и в кадровый отдел поступил звонок о моих склонностях. Так я подозреваю. Другого возможного объяснения нет.

— Рассказывай.

Премьера «Ад, мы и господа» проходит на Бродвее с большим успехом. Руни и Дудла снова превозносят за комедийный гений, и многие статьи начинаются с того, что Фрэнсис Скотт Кей, то есть Ф. Скотт Фицджеральд, ошибался, и в американской жизни бывает второй акт, и он выпал Руни и Дудлу, и это доказывает, что они существуют — то есть вторые акты существуют, а не Руни и Дудл. Служба по газетным вырезкам Эбботта и Костелло присылает следующее от «Нью-Йорк Таймс»:

Эбботт и Костелло сидят на склоне холма Лос-Фелис. Эбботт курит.

— Руни и Дудл. Никак не угомонятся. Почему не мы написали «Ад, мы и господа»?

— Не знаю, Лу. Это хорошее представление. Свежее. Умное.

— О них надо позаботиться.

— По-моему, они и сами очень хорошо справляются, так что…

— Я хочу сказать, с ними нужно расправиться, Бад.

— Что ты хочешь сказать, Лу?

— Только одно: им пора двинуть кони.

— Коня, Лу? Того, что вы в Дэнбери приглядывали с Энн?

— Да нет никакого коня на самом деле! Это такое выражение!

— А. Ладно.

— Так что нам надо…

— Видимо, я просто не знаю, что значит это выражение.

— Значит, что мы их убьем.

— Но почему? Конь — это же хорошо. Я еще мог бы понять выражение «Им нужно расстаться с конем, потому что у них мало денег». Но даже это не подходит.

— Ты помнишь, что мы уже один раз пытались их убить?

— Это были Руни и Дудл?

— Среди прочих.

Теперь, когда у меня нет работы, я не могу оплачивать квартиру. Так что приглашаю соседа. Его зовут Доминик, и он предусмотрительно приходит с собственным спальным креслом. Из-за моих книжек и выдающейся коллекции сувениров в форме броненосцев Доминика приходится расположить спальные кресла бок о бок, касаясь подлокотниками, средь изобилия броненосцев. Мы как будто спим по соседству на коммерческом автобусе — автобусе, забитом броненосцами, — и это чересчур интимно. Доминик, как назло, страдает от отвратительного ожирения, так что свисает со своего кресла, и мы вечно воюем за мой подлокотник. Я не могу выступить против Доминика вслух; просто лежу (сижу) и поджидаю, когда он потрет нос или почешется мясистой рукой, занимающей подлокотник, и немедленно захватываю пространство. Из-за этого обстоятельства сплю я мало, и это начинает сказываться на настроении. Я думаю, что, видимо, совершил ошибку, когда согласился на соседство Доминика, но единственным другим вариантом был Себастьяно, который носит в набедренных ножнах нож боуи марки «Марблс» для джунглей. На тот момент выбор казался очевидным, но дело в том, что Себастьяно — стройный (как пантера, рассказывал он) и отлично уместился бы в собственное спальное кресло. Боюсь, этот поезд уже ушел, а впоследствии я узнал, что Доминик тоже носит на бедре нож боуи, просто я его не заметил из-за множества складок жира.

Доминик работает смешным носильщиком в комедийном отеле на Таймс-сквер под названием «Голова оленя», оформленном в стиле отеля из фильма Толстяка Арбакля «Коридорный» 1918 года. В Нью-Йорке очередная мода на киношные отели. Есть, конечно, «Оверлук» из «Сияния» и отель «Гранд-Будапешт» из «Отеля „Гранд-Будапешт“», а также два отеля Софии Копполы: «Парк Хаятт Токио» из «Трудностей перевода» и «Шато Мармон», который был где-то, но я забыл, где именно. Некоторые особенно хороши. «Плаза», теперь под названием «Плаза „Один Дома Два“», занимает отличное место на юго-восточном углу Центрального парка, и приятно видеть, как по выходным на посту в вестибюле стоит двадцать четыре часа в сутки президент Дональд Трамп, бесконечно исполняя свое камео ^[143]. Он выглядит усталым, грустным и очень старым. Больше всего претензий у меня к «Фреголи» на Восточной 64-й. Он основан на отеле из малоизвестного (даже для него!) фильма Чарли Кауфмана «Аномализа». Почему инвесторы усмотрели нужным воздать дань этому женоненавистническому, расистскому, классистскому кукольному убожеству — кстати говоря, кукольному убожеству, из-за которого студия потеряла целое состояние, — за пределами моего понимания. Этот отель — волдырь на теле Нью-Йорка. Могу представить определенный тип самовлюбленных псевдоинтеллектуалов, кому захочется там остановиться, но этих людей не стоит зазывать в наш город. Уж лучше построить реплику «Отеля Конкорд Сен-Лазар» (ныне «Хилтон Париж Опера») из годаровского шедевра 1985 года «Детектив». Пусть псевдоинтеллектуалы чувствуют собственное превосходство над другими туристами, проживая в воссозданном «Фонтенбло» из «Коридорного» Джерри Льюиса, тогда как истинные интеллектуалы смогут жить в одном и ужинать в другом, признавая важность обеих лент для кинематографического канона.