Онлайн книга «Муравечество»
— А это «The Entertainer» Билли Джоэла. Вообще другая песня. — Не думаю. Мне никогда не нравилась эта строчка. Что банка бобов делает на полке уцененных товаров в музыкальном магазине? — Просто это разные песни. — Можно спорить весь день, но… — Нет. Можно легко проверить. — Но суть не в этом, верно? Суть в том, что наш друг Билли Джоэл поместил свои стишки нам в головы, и теперь мы вынуждены жить с ними вечно. Они меняют проводку мозга. Об этом позаботились белкú Arc. Они делают нас теми, кто мы есть. Заставляют задаваться вопросом, что банка бобов делает на полке уцененных товаров в музыкальном магазине. А все потому, что Билли Джоэлу нужна наша любовь, наши воздаяния, наши чествования. Хашем ни о чем подобном не просит. — Не просит? — Нет, друг мой. Не просит. Нам не нужно умолять о его внимании. Нам не нужно быть знаменитыми, чтобы он нас увидел. Он видит нас всегда. Судит нас по сердцу, а не по известности. Наш друг Билли Джоэл заявляет, что мы не разжигали пожар. Но, конечно, кто же еще? Каждый пункт в этом его длинном списке с неидеальной рифмой создан людьми. Это мы разожгли пожар, мистер Джоэл. А теперь можешь сколько угодно говорить, что это песня Доктора Хука, Доктора Дементо [155], Доктора Дре или даже доктора Кеворкяна [156], но я говорю, что ты ошибаешься, а кроме того, это неважно, потому что я все равно говорю правду. В погоне за деньгами, славой или властью люди творят бесчинства. Вот почему я верю в образцовость жизни и фильма Катберта. Я настолько сосредоточен на своем двойнике и его непрестанных выдумках, что еще не взглянул на его собаку. Но теперь та шумно шмыгает, чем привлекает мое внимание, и я бросаю на нее взгляд. Оказывается, это вообще не собака; это кукла осла из фильма Инго, из моей похоронной урны, — теперь, похоже, ожившая в человеческом мире. — Привет, — говорит мне осел. — Ты, — говорю я. — Ты-то меня знаешь. Скажи ему. Скажи всем! — Может, мы мельком встречались, — говорит он. — По работе я встречаю многих. — По работе? — Я животное-поводырь. — Он же не слепой. — Я собака… осел… ну, кукла осла… ну, ожившая кукла осла — поводырь для эмоциональной поддержки. Разве это не очевидно? Ты что, дурак совсем? По какой-то причине его надменный тон приводит меня в бешенство. Наверное, потому, что оскорбления от осла — это уже перебор. Не задумываясь ни на секунду, я наступаю на него. Что поразительно, он сделан не из силикона поверх арматуры из нержавейки. Кукла расползается, как раздавленный персик, превращаясь в маленькое ужасающее месиво крови и костей на тротуаре. Он еще жив, пытается заговорить: — Пожалуйста, не надо… Не знаю, из милосердия или злобы, но я наступаю еще два раза. Теперь он замолкает. Я поднимаю глаза на доппельгангера, пристыженно, но в то же время почему-то победоносно. — Что ты наделал? — чуть ли не шепчет он. — Это было б-жье создание, чудо, единственное из своего вида благословенное даром речи. — Ну и что? — бросаю я, не зная, как еще ответить. — А то, — говорит он и впервые повышает голос из-за гнева, — что мне необходимо известить об этом соответствующие органы. Он был моим другом и наперсником. Он был мудр. Он был б-жьим созданием. — Это ты уже говорил, — отвечаю я, а потом бью в челюсть. Он на удивление хрупкий и легкий, и мой кулак отправляет его спиной в столб. Я бью еще раз. И еще. Он не сопротивляется. Потому что пацифист или просто уже не может? Не знаю. Я больше ничего не знаю. Скоро он на земле. Я затаскиваю его в подворотню и избиваю до смерти. Потом сползаю рядом на цемент. Меня тошнит от внезапного осознания, что я натворил. Замечаю осла на тротуаре, наспех собираю его останки в картонную коробку из мусорки и заношу в переулок. Что мне делать? Я говорю себе, что был в состоянии аффекта, но знаю, что убийство самозванца таилось на задворках моего разума с тех самых пор, как я узнал о его существовании. Говорю себе, что это самозащита, но в свете того, о чем я только что думал, это еще глупее. Чтобы бороться с миром лжи, где я очутился, нужно быть честным хотя бы с собой. Я мечусь туда-сюда. Пытаюсь думать. Нужно выбираться из этого кошмара. Тут в голову приходит очевидное. Я поменяюсь с ним местами. Достаю из гигантского кармана грим и черный карандаш и принимаюсь за лицо доппельгангера. Уже скоро его не отличить от моего размалеванного лица. Расплетаю его бороду. Нахожу в мусорке засохшую тряпку (от чего засохшую? Нет времени размышлять!) и осколок разбитого зеркала и с их помощью стираю собственный грим. Пытаюсь заплести бороду, как умею. К счастью, в мусоре находится и выброшенное руководство по заплетению бороды. Меняюсь с ним одеждой. Хватаю осла и выхожу из подворотни, только чтобы торопливо вернуться, когда я понимаю, что забыл самый главный предмет маскировки: ермолку. Прикалываю ее заколкой к волосам. У двери в жилкомплекс набираюсь смелости и захожу. Все не так, как я помнил, полностью переоформлено. Теперь здесь есть консьерж. — О мой бог, мистер Розенберг, что случилось? — говорит он. — На меня напал сумасшедший. Он убил… моего осла. — Грегори Корсо? — Точно. Наверное, Грегори Корсо. Именно так. — О мой бог. — Б-г? — Да. Простите. Б-г. Я вызову полицию. — Это еще не все. Скажите полиции, что при самообороне я, кажется, убил сумасшедшего. — О ваш б-г. — Его тело осталось в подворотне на 45-й. — Ладно. Понял. Все будет хорошо, мистер Розенберг. — И что он клоун или как минимум одет как клоун. — Клоун? — Да. Так и скажите. — Клоун. Понял, — говорит он, записывая. — Я пойду в квартиру, чтобы успокоить нервы. Я в таком состоянии, что ничего не помню, даже номер своей квартиры. — Буква. — Что? — Буква. — А. — Нет. «Ж». — «Ж». Точно. Странно, что у них здесь буквы. Как же понять, на каком этаже квартира? — Здесь только одна квартира на этаж. — Начиная с А? — Да. Я считаю по пальцам. — Значит, восьмой. — Ну, квартиры начинаются со второго, о чем, уверен, вы скоро вспомните. |