Книга Книги крови. Запретное, страница 131 – Клайв Баркер

Баллард оглянулся на залитую алым комнату. Мертвец исчез, хотя на пороге остались ошметки его плоти. Изнутри донесся смех.

Баллард повернулся к русскому:

– Что, во имя всего святого, происходит? – потребовал он ответа, но мужчина просто таращился сквозь распахнутую дверь.

Едва Баллард заговорил, смех оборвался. По забрызганной кровью стене скользнула тень, и кто-то произнес:

– Баллард?

Голос, хоть и хриплый, словно его владелец кричал день и ночь напролет, принадлежал Мироненко.

– Не стой на холоде, – сказал он. – Заходи. И приведи Соломонова.

Тот попытался дернуться к выходу из дома, но Баллард схватил его прежде, чем русский успел сделать и пару шагов.

– Бояться тут нечего, товарищ, – произнес Мироненко. – Пес ушел.

Несмотря на заверение, Соломонов начал всхлипывать, когда Баллард подтолкнул его к открытой двери.

Мироненко был прав – внутри оказалось теплее. И никаких следов собаки. Однако крови с избытком. Разорванного человека, которого Баллард видел в дверном проеме, утащили обратно в эту скотобойню, пока они с Соломоновым дрались. С телом обошлись с поразительным зверством – голова была размозжена, а внутренности превратились в зловещий сор под ногами.

В темном углу этой страшной комнаты на корточках сидел Мироненко. Судя по припухлостям на голове и туловище, его жестоко избили, но на небритом лице сияла обращенная к спасителю улыбка.

– Я знал, что ты придешь. – Затем взгляд Мироненко упал на Соломонова. – Они меня выследили. Полагаю, хотели убить. Вы ведь это задумали, товарищ?

Соломонов дрожал от страха, его взгляд перебегал с покрытого синяками лица Мироненко на валявшиеся повсюду обрывки кишок и нигде не находил убежища.

– Что же их остановило? – спросил Баллард.

Мироненко встал. Даже это неспешное движение заставило Соломонова вздрогнуть.

– Расскажи мистеру Балларду, – подтолкнул того Мироненко. – Расскажи ему, что случилось.

Соломонов был слишком напуган, чтобы говорить.

– Они, конечно, из КГБ, – объяснил Мироненко. – Доверенные люди. Но не настолько доверенные, чтобы их, бедных идиотов, предупредили. И отправили убить меня, вооружив только пистолетом и молитвой, – эта идея его рассмешила. – В данных обстоятельствах и от того и от другого мало проку.

– Я умоляю тебя… – пробормотал Соломонов, – отпусти. Я ничего не расскажу.

– Ты расскажешь то, что они захотят от тебя услышать, товарищ. Как и все мы, – ответил Мироненко. – Разве не так, Баллард? Ведь все мы рабы нашей веры?

Баллард внимательно разглядывал лицо Мироненко – оно распухло, но одними синяками этого было не объяснить. Казалось, кожа у него расползалась.

– Они заставили нас забыть, – произнес Мироненко.

– Забыть что? – уточнил Баллард.

– Самих себя, – последовал ответ, и вместе с ним Мироненко вышел из темного угла на свет.

Что сделали с ним Соломонов и его мертвый напарник? Тело Мироненко превратилось в сплошное месиво из мелких ушибов, а на шее и висках виднелись окровавленные шишки, которые Баллард мог бы принять за синяки, но они пульсировали, словно под кожей что-то пряталось. Однако Мироненко не выказал ни малейшего беспокойства. Он протянул руку к Соломонову. От его прикосновения несостоявшийся убийца утратил контроль над своим мочевым пузырем, но намерения Мироненко не были смертоносными. С жутковатой нежностью он смахнул слезу со щеки Соломонова.

– Возвращайся к ним, – посоветовал он ему. – Расскажи, что ты видел.

Соломонов, казалось, едва верил своим ушам или же подозревал – как и Баллард, – что прощение было притворством и любая попытка уйти приведет к фатальным последствиям.

Но Мироненко стоял на своем:

– Уходи. Покинь нас, пожалуйста. Или ты предпочитаешь остаться и поесть?

Соломонов сделал неуверенный шаг к двери. Когда нападения не последовало, он сделал второй шаг, затем третий и вскоре скрылся.

– Расскажи им! – крикнул вслед Мироненко. Хлопнула входная дверь.

– Рассказать им что? – спросил Баллард.

– Что я вспомнил, – ответил Мироненко. – Что я нашел кожу, которую они у меня украли.

Впервые после появления в этом доме Балларда начало подташнивать. И дело было не в крови и не в костях под ногами, а во взгляде Мироненко. Он уже видел однажды такие сияющие глаза. Но где?

– Ты… – тихо произнес он, – ты это сделал.

– Конечно.

– Как? – В затылке начало нарастать знакомое грохотание. Баллард, стараясь не обращать на него внимания, продолжал добиваться от русского каких-нибудь объяснений: – Как, черт тебя побери?

– Мы одинаковые, – ответил Мироненко. – Я чувствую это в тебе.

– Нет, – сказал Баллард. Шум усиливался.

– Догмы – всего лишь слова. Важно не то, чему нас учат, а то, что мы знаем. Своим естеством, своей душой.

Однажды он уже говорил о душах и о построенных его хозяевами местах, где человека могут расколоть на части. В то время Баллард считал подобные разговоры просто блажью, но теперь уже не был в этом так уверен. Чем была та похоронная процессия, если не подчинением какой-то потаенной части его самого? Части естества, части души.

Прежде чем Баллард успел подобрать нужные слова, Мироненко замер, его глаза заблестели еще ярче прежнего.

– Они снаружи, – сказал он.

– Кто?

Русский пожал плечами:

– Разве это имеет значение? Или ваши, или наши. И те и другие заставят нас замолчать, если смогут.

И это была чистая правда.

– Мы должны поторопиться, – сказал он и направился в коридор.

Входная дверь была приоткрыта. Через минуту Мироненко оказался у нее. Баллард шел следом. Вместе они выскользнули на улицу.

Туман сделался еще гуще. Он лениво окутывал уличные фонари, приглушая их свет и превращая в убежище каждый дверной проем. Баллард не стал дожидаться, пока преследователи выйдут из укрытий, и поспешил за Мироненко, который, несмотря на свою тучность, был уже далеко впереди. Чтобы не упустить его, Балларду пришлось прибавить шаг. Только что русский был виден, а в следующий миг вокруг него сомкнулся туман.

Жилые кварталы остались позади, уступив место безликим зданиям – вероятно, складам, – чьи глухие стены исчезали в мрачной темноте неба. Баллард окликнул Мироненко, чтобы тот сбавил темп. Русский остановился и обернулся, очертания его фигуры колыхались в неясном свете фонарей. Была ли это созданная туманом иллюзия или с тех пор, как они покинули дом, состояние Мироненко действительно ухудшилось? Казалось, лицо его оплывало, а шишки на шее распухли еще сильнее.