Онлайн книга «Учитель»
— В работе вашей масса погрешностей, — сказал я. — У вас не один год уйдет на тщательное изучение языка, прежде чем вы в состоянии будете писать по-английски с безупречной грамотностью. Слушайте: я укажу существенные недостатки. И я прошелся по тексту, останавливаясь на каждой ошибке и объясняя, как следует писать то или иное слово, составлять ту или иную фразу и почему не иначе. Отрезвляющая эта процедура заметно успокоила Фрэнсис, и далее я проговорил: — Что же касается содержания вашей работы, м-ль Анри, меня оно приятно удивило; я прочитал ее очень внимательно и даже с наслаждением, потому что обнаружил очевидное свидетельство вкуса и воображения. Разумеется, качества эти не есть высочайшие дарования, однако, должен отметить, в вас они развиты если не в превосходной степени, то в значительно превосходящей ту, которой могло бы похвалиться большинство учениц. Как я убедился, вы способны о себе заявить; так взращивайте посеянные в вас Богом и природой семена и не бойтесь — как бы вы ни страдали, какая бы несправедливость вас ни угнетала — обрести свободу и утешение в осознании собственной силы и исключительности. «Сила и исключительность! — повторил я мысленно. — Похоже, я попал в цель». Так я подумал, ибо, вскинув взгляд, увидел, что лучи солнца разорвали заслонявшую его тучу: лицо Фрэнсис мгновенно преобразилось и в глазах засияла улыбка — улыбка почти торжествующая, которая словно говорила: «Я рада, что вам удалось открыть во мне много достоинств, и совершенно нет надобности так осторожничать в признании их. Вы думаете, я сама себя не знаю? Все, что вы мне сообщили в выражениях столь сдержанных, я и без того знаю с детства». Сказано это было так отчетливо, как только может сказать внезапно вспыхнувший, открытый взгляд; но в следующий миг легкий румянец, лучистость ее глаз потухли; даже ясно видя свои достоинства, Фрэнсис не менее ясно видела также и недостатки: и на миг проявившаяся уверенность скрылась под натиском горьких сомнений. Столь внезапной и быстрой была эта перемена, что я не успел, как мне хотелось, поколебать триумф строгим упреком: когда я нахмурился, Фрэнсис и так уже была серьезной и печальной. — Благодарю вас, сэр, — промолвила она, поднимаясь, и в голосе ее, и во взоре чувствовалась сдержанная благодарность. В самом деле, переговоры пора было закончить: оглядевшись, я увидел, что все пансионерки (приходящие ученицы уже разошлись), разинув рты и округлив глаза, толпятся в паре ярдов от стола, три maîtresses перешептываются в углу, а прямо у моего локтя сидит на низком стуле как всегда невозмутимая директриса, приделывая кисточки к уже готовому кошельку. Так смело добившись разговора с м-ль Анри, я в результате остался неудовлетворенным; я собирался спросить, каким образом при французской фамилии у нее оказались два английских имени — «Фрэнсис» и «Эванс», а также откуда у нее такое хорошее произношение. И о том и о другом я позабыл, да и беседа наша была столь непродолжительной, что об этом я все равно бы не успел осведомиться. Более того, я не успел даже просто поговорить с ней по-английски, чтобы проверить ее разговорные навыки, — все, что я вытянул из нее, было «Да» и «Благодарю вас, сэр». «Не страшно, — подумал я. — Что не успел сегодня, завершу в другой раз». Я не нарушил данного себе обещания. Хотя весьма затруднительно было обменяться даже несколькими словами с одной ученицей среди всей массы, но, как говорится, было бы желание, а возможность найдется. Я неустанно выискивал подходящий повод переговорить с м-ль Анри, невзирая на то, что всякий раз, когда я к ней подходил, на нее обращались завистливые взгляды и слышался шепот злословия. — Вашу тетрадь! — в таком примерно тоне начинал я наши короткие диалоги. Я всегда выбирал время в конце урока; знаком веля ей встать, я усаживался на ее место, и она почтительно стояла рядом — в общении с ней я полагал мудрым и правильным строгое соблюдение принятых норм поведения учителя с учеником; я понял, что пропорционально тому, как мои манеры в отношении к Фрэнсис становятся жестче и деспотичнее, в ней возрастает спокойствие и самообладание — безусловно, странный контраст к обычному в таких случаях результату, однако с м-ль Анри это было именно так. Сейчас я передам вам наш первый разговор. — Карандаш! — резко сказал я и, не глядя на Фрэнсис, требовательно протянул руку. Фрэнсис вручила мне карандаш, и, принявшись подчеркивать ошибки в упражнении по грамматике, я спросил: — Вы ведь не уроженка Бельгии? — Нет. — И не Франции? — Нет. — Где ж тогда вы родились? — В Женеве. — Надеюсь, вы не станете утверждать, будто «Фрэнсис» и «Эванс» швейцарские имена? — Нет, сэр; это английские имена. — Правильно; значит, у женевцев в ходу нарекать своих детей английскими именами? — Нет, мсье; mais… [101] — Соблаговолите изъясняться по-английски. — Mais… — По-английски! — Но, — смущенно произнесла она, — мои родители не были двумя женевцами… — Говорите «оба» вместо «двумя», мадемуазель. — Не были оба швейцарцами: мать моя была англичанкой. — О?! И английских корней? — Да, ее прародители все были англичане. — А ваш отец? — Он был швейцарец. — А кроме этого? Кем он был по роду занятий? — Священником… Пастором — у него был приход. — Раз уж ваша матушка из англичан — почему вы не говорите по-английски с большей легкостью? — Maman est morte, il у a dix ans. [102] — И вы чтите ее память тем, что забываете ее родной язык. Сделайте милость, выкиньте из головы французский, пока я с вами разговариваю, — придерживайтесь английского. — C'est si difficile, Monsieur, quand on n'en a plus l'habitude. [103] — А прежде он был, надо полагать? Отвечайте на языке матери. — Да, сэр; в детстве я говорила больше по-английски, чем по-французски. — Почему же теперь вы на нем не говорите? — Потому что у меня нет друзей-англичан. — Вы, вероятно, живете с отцом? — Отец мой умер. — Братья и сестры у вас есть? — Ни одного. — Вы живете одна? — Нет… У меня есть тетушка… ma tante Джулиан. — Сестра вашего отца? |