- Оллема Таллия, вы слишком уж настороженно прислушиваетесь ко второй партии, - произнес первый проректор, после того, как все отголоски музыки стихли. – Вы ведете мелодию, вам нужно быть смелей и больше доверять партнеру. Не переживайте, он свое дело знает, - после этих слов он обратился к выпускнику. – И да, оллам Даррак, вам можно играть немного громче. Этим вы подтолкнете оллему исполнять мелодию ярче. Еще раз.
И мы начали еще раз. Снова переглянулись. Короткий кивок Даррака, и одновременное вступление. В этот раз играть проще. Я уже знаю, чего ожидать, и могу добавить красок своей партии, прислушиваясь к партнерской, идеально выполняющей свое предназначение. Меня наполнило чувство благодарности и доверия к Дарраку: на него можно положиться, он не подведет, его звуки всегда поддержат мои, и ноты скроют возможные огрехи. Так легко, как с ним, мне еще ни с кем не игралось.
Занятие прошло замечательно. Замечаний у метра Двейна оказалось совсем немного, мы прошли две части и даже соединили их между собой. К концу урока он был более чем доволен и даже не пожалел слов похвалы:
- Что ж, для первого раза очень и очень неплохо. Немного упорства - и станет замечательно, - с такими словами он попрощался с нами и покинул кабинет, оставив ноты для более детального изучения оттенков.
Я улыбалась. Мне было весело и радостно и хотелось играть снова, а потом кружиться в пространстве, оторвавшись от пола. Воодушевление накрыло с головой. Не в силах сдержать вдохновенной улыбки, я повернулась к партнеру. Расплавленное серебро глаз как будто ждало меня, завладевая всем моим вниманием собственными переливами и редкими голубоватыми проблесками. Не знаю, скользила ли улыбка по губам Даррака, но в его глазах она властвовала безраздельно. Строгий благородный металл был сейчас таким теплым и сияющим, как будто специально для меня.
- Ты неплохо играешь в ансамбле, - произнес он, прерывая приятное наваждение.
- Спасибо, - ответила я.
- Часто приходилось играть дуэты? – с едва заметными твердыми и напряженными, почти собственническими нотками поинтересовался оллам. Я улыбнулась.
- Нет. И впервые это было так легко и приятно. Спасибо тебе, - ответила я.
Молодой мужчина улыбнулся одними уголками губ и как будто стал расслабленнее.
- Под твое исполнение легко подстраиваться. Ты очень чутко играешь. Для ведущей, можно было бы проявлять и больше самостоятельности, - произнес он, а я в ответ пожала плечами:
- Не знаю. Мне кажется, что в ансамбле нет ведущей партии. Ведь весь смысл – это научиться играть в тандеме и слушать партнера.
Даррак кивнул.
- Тебя приятно слушать, Таллия, - неожиданно серьезно, без намека на улыбку и как-то проникновенно произнес оллам.
- Тебя тоже, Даррак, - ответила я, хотя хотелось попросить снова сыграть эту мелодию.
Нахлынуло ощущение, что с ним я могла бы играть вечно и абсолютно любую музыкальную историю. В глазах скорого выпускника композиторского факультета зажглось как будто манящее белое пламя. Я почувствовала, что в этот самый момент, в это мгновение, мне очень хочется податься вперед чтобы… чтобы произошло хоть что-нибудь. Сердце подсказывало, что это возможное событие будет достойно мелодии. Но не решилась. Встав с винтового круглого табурета, я неловко улыбнулась партнеру и, попрощавшись, покинула музыкальный кабинет, оставляя за собой подернутую дымкой заглушаемого стремления неизвестность.
Глава 11
Оставшееся до экзаменов время выдалось очень насыщенным. Практические занятия занимали все мое свободное время, так же было и у друзей. Казалось, сам воздух на территории Консерватории гудел от напряжения и намеренно или непроизвольно выплескивающихся нот. Атмосфера всеобщей заинтересованности и энтузиазма была завораживающей и придавала уверенности, что я нахожусь в правильном месте, я наслаждалась каждым днем учебы и подготовки к экзаменам. Иногда мы с друзьями готовились вместе, но это касалось только теоретических занятий. Практика у каждого была своя и не для чужих ушей.
Экзамены пришли с первым днем первого месяца зимы. Быстрей всего мы расправились с зачетом по физкультуре, чтобы освободить время на более активную подготовку. Хотя я бы сказала, что это зачет по физкультуре расправился с нами, а вернее преподаватель, Ханлей Дойл. Обладатель чуть ли не ангельской внешности: светловолосый, голубоглазый и с печатью света на лице - на деле он явно был приверженцем деспотии. Метр Дойл гонял нас с видимым удовольствием в течение семестра, а на зачетном занятии и вовсе превзошел самого себя в тонких насмешках и планке нормативов. Когда же мы, изможденные, пытались отдышаться и не упасть на припорошенную первым снегом землю, он лукаво улыбнулся и произнес:
- Что же. Раз уж физкультура у вас предмет непрофильный и нужна для того, чтобы вы не превратились в скрюченных за инструментами теней, то я, так и быть, ставлю вам всем зачет, - и после этого посмотрел на поверженных усиленной тренировкой и невозможной новостью студентов с таким выражением превосходства на лице, будто он нас облагодетельствовал невиданными дарами. И меньшее, что мы можем сделать в ответ - это пасть ниц и самозабвенно лобзать землю, по которой он ступает. Поэтому, наверняка в каждом из нас проснулась темная сторона, жаждущая крови и сдерживаемая этикой, одышкой и полной потерей сил. Во мне так уж точно. Парни смотрели на преподавателя с веселой злостью, оценив шутку, но по-прежнему чувствуя желание прибить одного не в меру веселого метра, а в глазах девушек явно читалось желание задушить. Причем у большинства – в объятьях.
Самыми сложными в сдаче ожидаемо оказались основы олламии, принцип действия музыки души и, как ни странно, история музыки. За экзамен у метра Тигана Муррея я переживала больше всего, все же там нужно было показать свои практические навыки, в которых я вовсе не была уверена. Однако волновались мы напрасно. Экзамен растянулся на два дня, но с первого же экзаменуемого создал непринужденную и даже веселую атмосферу: каждый студент выходил к кафедре и с помощью приобретенных навыков старался повлиять на аудиторию, передавая напевной мелодией, что он хочет увидеть. Преподаватель все время контролировал каждого оллама и с самого начала предупредил: не стоит влиять на сокурсников так, как не хочешь, чтобы метр повлиял на тебя. Поэтому все проходило прилично, без злых насмешек и потери контроля над собственным воображением. Использовать блок аудитории метр запретил. У каждого оллама был разный уровень дара, поэтому и количество студентов, подвергающихся влиянию, тоже было разным: музыковеды обычно могли подчинить своей мелодии одного-двух слушателей, вокалисты от десяти до двадцати, высший порог исполнителей измерялся максимум сотней, а вот композиторы могли подчинить своей воле до полутысячи слушателей. Конечно, сейчас мы все только учились. Чего только не пришлось делать в эти два дня - метр Муррей обязал появляться на экзамене всех, даже уже сдавших, аргументируя это необходимостью в практическом материале - и зарядку, и танцевать, и раскачиваться из стороны в сторону, и валиться на парту, и даже коллективно и синхронно зевать. Особо отличился Байл. Как композитору, ему было под силу воздействовать на всех присутствующих в аудитории, чем он и воспользовался. Под действием его мелодии я выдрала лист из тетради, взяла ручку и стала писать: Байл Фланн – высший балл. После чего встала и влилась в поток студентов, несущих эти листочки к преподавательской кафедре. Там аккуратно сложила свой в стопочку и вернулась на место. Метр Муррей оценил и успехи однокурсника и широту мысли, поставив «ту оценку, о которой ходатайствовал весь поток».
