С интересом опустила пальцы на клавиши, закрыла глаза и представила себе мелодию.
Тональность - Солнечный Гелиодор, веселая, солнечная, ведь знакомство нужно начинать с улыбки, верно? Нет, определенно этот инструмент не был так хорош, как мой черный лебедь, но у него было одно неоспоримое преимущество: он был настроен. Чистые звуки без примесей наполняли пространство, проникая в материю. Постепенно стены, пол, потолок, стул, сам рояль и даже мои руки будто приобрели сияющее-желтый оттенок. Звуки заполняли мое тело, заставляя то слегка светиться. Я видела это царство солнечного света, оно разливалось перед моим взором теплым озером. Мне стало весело, хотелось смеяться, мелодия играла всеми оттенками желтого: от легкомысленно-лимонного до роскошно-золотого.
Рояль был хорош. То, что надо для учебы: в меру жесткие клавиши и немного осложненное звукоизвлечение. Этот инструмент сам по себе был учителем: чтобы сыграть на нем произведение с требуемыми оттенками, нужно хорошенько отточить технику, приноровиться, разработать пальцы и вслушаться. Навык слушать инструмент важнее всего, иногда он подскажет лучше, чем любой учитель.
Не знаю, сколько я играла. Солнечный Гелиодор сменил Лунный Рубин на золотой нити, потом был Солнечный Топаз, а за ним - Лунный Аквамарин. Мне хотелось выплеснуть свои эмоции, а как это сделать, если не посредством музыки? По крайней мере, другой способ был мне неизвестен. Радость сменялась неуверенностью и нервозностью, но не надолго, потому что большей удачи я и представить себе не могла. Я в консерватории Аберга, играю на рояле. Еще вчера мне могло такое только привидеться, а сегодня – происходит наяву.
Расстались мы с роялем довольные друг другом: я поделилась чувствами, а он вспомнил собственное звучание после каникул.
Осознав, что время близится к ужину, направилась в столовую, снова ощущая довольно сильный голод. Странно, но после такой игры, как сегодня, когда я рассказывала нотами то, что было у меня на сердце, я всегда чувствовала голод, даже если незадолго до этого ела.
Зайдя в столовую, огляделась и, заметив знакомые лица, направилась к ним. Студенты сидели за столами и ждали, занимая время разговорами и общением. Кеннет и Делма, увидев меня, улыбнулись и призывно махнули руками, приглашая за свой стол. Как только я заняла место напротив них и поздоровалась, спросила:
- Как все прошло? Контрабас спасен?
Кеннет нахмурился, а Делма попыталась скрыть улыбку.
- Кладовщик ворчал не менее получаса, пока искал номер, пока описывал повреждения и смотрел на нас так, будто мы собственноручно нанесли увечье несчастному инструменту, а не сквозняк, - пробурчал парень
- Старый Имон просто очень ответственно относится к своей работе и бережет инвентарь, - попыталась сгладить углы восприятия студента девушка.
Кеннет на это только скептически фыркнул. Видимо не со всеми важными сотрудниками консерватории у него хорошие отношения.
В этот момент дверь, ведущая на кухню, отворилась, и в столовую медленно и грациозно вошел старший повар. Воцарилась тишина, а из-за спины шарообразного мужчины стали выкатывать вместительные тележки. Народ поднялся и скудным ручейком потянулся к источнику пищи и приятного запаха. Мы тоже не были исключением. Подхватив подносы, стопка которых возвышалась на крайнем от дверей в кухню столе, мы приблизились к одной из тележек. Поваренок споро выставлял на протянутые подносы тарелочки и стакан, очередь двигалась быстро. Получив свою порцию каши, салата, отбивной, украшенной зеленью, душистого хлеба и ароматного отвара, мы вернулись к своему столику.
Пока еще никто не приступил к еде, мастер Аодх громко и царственно, голосом полным багряных оттенков произнес:
- Приятного аппетита!
На что нестройный хор с энтузиазмом ответил ему «спасибо», и пространство столовой заполнил не только аппетитный запах свежей еды, но и стук ложек о тарелки, сопровождаемый тихим гомоном. Лицо старшего повара стало умилено-возвышенным, и он подал знак помощникам удаляться, после чего медленно развернулся и скрылся за кухонными дверьми. Еда была очень вкусной, и, я так полагаю, у мастера Аодха она другой попросту не могла быть; заметно было с первого взгляда, что старший повар всей душой любит свое дело, растворяясь в нем без остатка.
После ужина мы с Кеннетом и Делмой решили пойти в парк. Там Делма обычно играла на флейте, если время года и погода располагали. Ребята объяснили, куда нужно идти, а я обещала их догнать: природа напоминала о себе очень недвусмысленно. Когда я вышла из здания консерватории, солнце уже катилось к закату и пространство пронизывали теплые красновато-оранжевые лучи. Обходя здание, чтобы выйти на нужную дорожку, ведущую в парк, услышала звуки. Мелодия была тихой. Но завораживающе-прекрасной и доносилась не из парка, а из здания. Судя по расположению окон – из концертного зала. Я замерла. Никогда еще я не слышала, чтобы в музыку вкладывали столько страсти. Алые и оранжевые сполохи сменяли друг друга и, дополняя, переплетались и смешивались.
Ноги сами понесли меня обратно. Взлетев на второй этаж, почти добежала до приоткрытой двери. Тут звуки были ближе, громче и несравнимо ярче. Открыв створку проскользнула внутрь.
Концертный зал овальной формы был поистине огромным. Расположение кресел напоминало амфитеатр, над самыми дальними нависал просторный балкон и ложи ближе к сцене, находящейся внизу. А на сцене стоял он. Большой концертный рояль, идеально настроенный, идеально звучащий. Это был самый прекрасный и гордый инструмент, который я когда либо видела. Великолепный, чуткий, послушный, благородный. За роялем сидел молодой темноволосый мужчина, пальцы которого творили волшебство. В тени от балкона меня не было видно, поэтому я устроилась на ближайшем сиденье и, закрыв глаза, погрузилась в музыку.
Солнечный Рубин и Лунный Топаз делили неслышимое раннее произведение на двоих, но звучание было цельным и монолитным. Эти две тональности обвивали друг друга. Покорные воле музыканта, они выводили невероятной красоты двухцветные узоры. Такие разные и такие похожие, они говорили об одном, и их языком была страсть. Закатными всполохами алел Рубин, огненными своевольными молниями резко и неумолимо обволакивал его Топаз. Красный и Оранжевый. Был бы играющий чуть мене умелым, музыка могла бы превратиться в скопище ярких пятен, но этого не происходило даже на самых трудных пассажах, перед внутренним взором яркую страсть дня медленно, но верно пронизывала и зажигала стихия огня, не менее жаркая, но более таинственная и решительная.
Какая-то струна глубоко во мне звенела от этой музыки и с каждым аккордом, с каждым размашистым арпеджио на несколько октав звучала все громче и требовательней. Внутри поднималась отчаянная жажда чего-то, тянущее чувство потребности, я будто физически ощущала зов - сильный, напористый. Открывать глаза не хотелось. Этот яркий контрастный мир перед внутренним взором был столь прекрасен, что даже мысль о том, что скоро мелодия прервется, вызывала бурный протест и отчаянно сжатые зубы.
Но ведь ничто не вечно. Музыка прервалась на громкой ноте, последний крик огласил пустой концертный зал и эхом вернулся к роялю, последний яркий всполох огня. Пространство заполнила тишина.
