Я-то, конечно, вострепетала, но совсем по другой причине: многоуровневое воздействие. В животе все свело предвкушающей судорогой. Уже совсем скоро я стану свидетельницей того, как творится настоящее искусство с помощью незаурядного дара оллама.
— Да, и что? — произнесла я, прекрасно осознавая, что девушкам моя реакция будет непонятна.
— Ну… если у тебя ничего лучше нет, я могла бы подобрать тебе какое-нибудь из своих платьев, — неуверенно произнесла она.
Видно было, что возиться с ничего не понимающей девчонкой не особо хочется, но и представить, что хоть какая-нибудь из девушек заявится на концерт знаменитого музыканта не наряженная, было для нее невообразимо. Другие нерешительно закивали, испытывая исключительную солидарность с соседкой.
— Нет, спасибо. Мне вполне комфортно в форме, — тепло улыбнулась я. Не пускаться же в пространные объяснения, что этот наряд выбран исключительно для того, чтобы ничто не отвлекало от музыки великого мастера.
Лица девушек непроизвольно вытянулись. Несколько из них уже набирали воздух, чтобы что-то мне сказать — наставить на истинный путь по неизвестным причинам не осознающую очевидных вещей девушку — когда госпожа Кин хитро подмигнула мне и громко спросила:
— Кому нужна была булавка?
Я в своей консерваторской форме немедленно была забыта: девушки с жаждой в глазах принялись уговаривать милую, ненаглядную, чудесную госпожу Кин поискать еще вот такую лазурную нить, наперсток и иголочку тоню-ю-юсенькую, ведь у такой хозяйственной женщины просто не может не оказаться подобных мелочей.
Я благодарно кивнула комендантше и выскользнула за двери общежития. С удовольствием вдохнув свежий воздух полной грудью, я направилась по тропинке к воротам. В такое время я была чуть ли не единственной, покидающей пределы консерватории: остальные еще готовились, да и концерт начинался в четыре часа по полудни, спешить было уж точно некуда. У некоторых студентов, так же, как и у меня, были планы погулять по городу перед самим мероприятием. Да и на пешую дорогу от консерватории до самого города нужно было потратить не менее часа, так что очень скоро олламы бурным и громким ручьем потянутся по грунтовой щебенчатой полосе, оглашая окрестности смехом, шутками и веселыми мотивами. Так что время выхода я выбрала с умыслом, чтобы прогуляться в тишине и без блоков, наслаждаясь приятной прохладой утра.
Привратник, ворчливый старик, педантично проверил мой студенческий билет, в котором было ясно указано, что оллема Адерин является студенткой второго курса, а значит, препятствовать ее желанию покинуть консерваторию, в отличие от первокурсников, нет надобности, и коротко кивнул на незапертую калитку, рядом с воротами.
Выйдя за мелодично поскрипывавшую кованую створку, я глубоко вздохнула и улыбнулась. Взошедшее солнце ласково мазнуло по щеке теплым лучом. День обещал быть чудесным.
Дорога прошла в блаженной тишине. Я не спешила и шла, наслаждаясь движениям ветра, обдувающего лицо, треплющего полы плаща и дарящего чувство свободы. Трели утренних птиц — чуть ли не единственные музыкальные звуки, которые я могла просто слушать, наслаждаясь мелодичными переливами, не затрагивающими струн моего дара — ласкали слух, вызывая улыбку. Как же хорошо.
Конечно, когда впереди показались городские ворота, мне снова пришлось поставить блок, но далеко не такой сильный, как в консерватории. Если там музыка пронизывала воздух, звуча везде и всюду в любое время суток, то рабочему люду, по большому счету, петь и играть было некогда: ужно было зарабатывать на хлеб насущный, какие уж тут песни. Тем более утром. Вот вечером — другое дело. С наступлением сумерек из харчевен, трактиров и рестораций слышались и музыка, и пение, и даже нестройный хор подпевающих хмельных голосов. И если бы я захотела задержаться в городе до самого вечера, это не стало бы для меня докучающей проблемой, все же блоки я научилась ставить чуть ли не на уровне инстинктов.
Утренний Керн был таким же, как и всегда: деловитым, суетливым и немного беспорядочным. Мой путь лежал к торговому кварталу, где я могла разжиться новыми писчими принадлежностями. Конечно, в консерватории студентов обеспечивали всем бесплатно, но я предпочитала пользоваться собственными. Мне нравилось записывать лекции в красивых тетрадях, пусть и дорогих, красивыми перьевыми ручками, заправленными чернилами, имеющими особый синевато-черный оттенок. Отец это называл любовью к хорошим вещам, кухарка — аристократической блажью, а мне просто нравилось получать удовольствие от такой мелочи, как совершенно особый скрип пера по дорогой бумаге и наблюдать оттенок высыхающих чернил, напоминающий беззвездное ночное небо.
После лавки с писчими принадлежностями, в которой я провела не менее трех четвертей часа, любовно оглаживая кожаные и тканые переплеты и вдыхая запах бумаги, моя сумка заметно потяжелела, и теперь оттягивала плечо, но это была приятная тяжесть. Заглянув в ряды с фруктами, я устремилась к своей любимой пекарне «У матушки Потс». По моему глубокому гастрономическому убеждению, у матушки Потс была самая вкусная выпечка в городе. Не то чтобы я обошла все пекарни Керна… Просто после посещения этой меня ни в какие другие не тянуло. Впрочем, не меня одну.
Открыв дверь, звякнувшую колокольчиком, я убедилась, что в помещении уже стояла приличная очередь за вкусностями, что меня ничуть не удивило. Матушка Потс — крупная женщина, обладательница доброго лица, рыжих мелких кудрей, выбивающихся из-под чепчика, и дородной фигуры — быстро обслуживала посетителей, так что времени хватило только на то, чтобы выбрать, что же именно я хочу купить в этот раз.
Мой заказ — пару пирожных с воздушным кремом и пирожки с шоколадной начинкой — хозяйка лавки вручила мне с приятной улыбкой и пожеланиями замечательного дня и ярких солнечных лучей на моем пути. Признаться честно, если бы выпечка у матушки Потс была не такой вкусной, я бы все равно остановила свой выбор именно на этой пекарне: все же, приправленная доброй улыбкой и ласковым словом, еда, пусть и купленная, намного приятнее.
Приняв пакет и поблагодарив радушную женщину, я вышла из лавки и направилась к самому любимому месту в Керне. Городской холм был местом, где обитала знать и аристократия, здесь дома были ухоженными и чистыми, дворы — тщательно убранными, а деревья — огороженными заборчиками. Улицы на городском холме были тихими. В выходной день, а особенно такой, как сегодняшний, теплый и солнечный, обитатели особняков выезжали на прогулки, в магазинные рейды или просто в гости. Но любила я городской холм вовсе не за это.
Пройдя его по мощеной дороге, прошивающий благополучный район насквозь, я вышла к одной из смотровых площадок, удобно обустроенной изящным заборчиком и несколькими скамьями. Положив сумку на одну из них, подошла к каменному ограждению и в который раз не сдержала восхищенного вздоха. Отсюда, с места, о котором местные аристократы вспоминали редко, пресыщенные видами собственного города, открывался изумительный вид на городской парк. Я набрела на него в один из выходных дней, когда оставаться в Консерватории не хотелось, душа просила отдыха от постоянных блоков и чужих эмоций. А найдя этот чудесный уголок, влюбилась. И теперь приходила сюда каждый раз, как была возможность.
