Книга Хозяйственная история графини Ретель, страница 6 – Татьяна Михаль

У них на руках лежат ткани.

Одна девушка кладёт на скамью серо-жёлтое полотно. Как я понимаю, это и есть… вздыхаю от жуткого слова, которое режет мне слух — утиральник. Сверху — брусок коричневого мыла.

Другая служанка держит стопку постельного белья. Тоже невзрачного цвета.

— Вот графинюшка, всё готово, — говорит Элен и забирает бельё у девушки.

Они остаются в спальне и чего-то ждут.

— Изабелюшка, что же вы ещё в постели? Али передумали мыться? Коли так, то я отпущу служанок. Работы у них навалом.

Это какой же работы? Платьями пол подметать?

Память Изабель подсказывает, что мыться самой — это не господское дело. Надо, чтобы служанки помогали. Причём мытьё такое — в грязной же ночнушке в бочку забираешься и окунаешься. Девушки из кувшинов водичкой голову польют, мылом немного волосы промоют и сполоснут.

На этом всё. Водные процедуры, так сказать, окончены.

Но мне такого не надо.

— Пусть идут. Я сама помоюсь, — заявляю категорично.

Девушки какие-то зашуганные — плечики ссутулили, и головы ещё ниже опустили.

Нахмурилась и покосилась на Элен.

Воспоминания об этой женщине, пробуждают лишь тёплые чувства в моём сердце. Точнее, это была память и чувства Изабель.

И я не нахожу ничего такого в памяти своей предшественницы, что могло бы указывать на деспотичность Элен. Напротив, эта женщина была хоть и строга, но справедлива и учтива со всеми служанками.

Изабель иногда называла Элен мамушкой.

В общем, что-то мне подсказывает, дело тут не в Элен, а в управляющем.

Изабель его боялась. Даже я при вспоминании об этом человеке невольно вздрагиваю — остаточная память тела.

Но ничего, я разберусь с этим.

А пока — чистота, иди ко мне!

— Но графинюшка! Как же вы сами-то? — всплеском разводит руками Элен. — А ежели упадёте? Или утопните?

Начинается маразм.

— Элен, я не упаду и не утону, — отвечаю женщине немного раздражённо и говорю уже служанкам. — Девочки, идите, занимайтесь своей работой. Позже я со всеми…

Чуть не ляпнула «познакомлюсь».

Но вовремя прикусила язык и сказала:

— …поговорю.

Девушки делают небольшой поклон и шустро удаляются.

— Изабелюшка! — испуганно восклицает Элен. — Что ж ты задумала-то? Неужто Тинарий тебя околдовал?

— Мамушка, прошу, оставь меня, — проговариваю устало. — Я сама справлюсь. А перед тем как мыться, я хочу помолиться и поблагодарить Инмария, что спас мою жизнь и даровал второй шанс. Моё омовение — это своего рода дань уважения богу.

Элен от моей речи впадает в ступор, но тут же отмирает.

— Вы так давно не называли меня мамушкой.

Улыбаюсь ей самой доброй улыбкой.

Элен улыбается в ответ и интересуется:

— Омовение как дань уважения Инмарию?

— Именно, — киваю ей. — Каждое божье существо по утрам умывается — кошки, собаки, все животные и птицы, жучки и паучки, даже морские обитатели и те не пренебрегают чистотой. Я уже сказала тебе, милая моя Элен, моя мамушка, я переосмыслила свою жизнь. И на меня снизошло откровение.

— Откровение? — Элен смотрит на меня в немом ужасе и одновременно восхищении. — То-то я и гляжу, что речь ваша стала иной и говорите вы с утра столько, сколько за месяц не говорили.

Ну вот, скрыть свою суть не удаётся. Значит, буду делать ставку на озарение, божье благословение, переосмысление жизни и подобное.

— Почти всё меняется, мамушка, — произношу мягко. — Ты только знай, я всегда буду помнить твою доброту, ценить заботу и благородство. Ты помогла моим родителям в трудную минуту и продолжаешь служить уже мне. Ты права, я мало говорила, но пришло время сказать — спасибо тебе за всё. Ты — мой свет, мой дорогой и любимый человечек.

Мои слова растрогали женщину. Она всхлипывает, и по её щеке катятся слёзы.

— Девочка моя, графинюшка, — шепчет она. — Благослови тебя, Инмарий.

И озаряет себя символом Инмария — два пальца правой руки прикладывает ко лбу, потом к губам, кладёт руки крест-накрест на плечи и отвешивает до пояса поклон.

Я повторяю за ней.

— Прикажу, чтобы тебе завтрак твой любимый подали. Как обычно, в опочивальню, или накрыть в главном зале?

Не-не!

— В опочивальню, — улыбаюсь ей.

Она кивает головой и, уходя, приговаривает:

— Как же мне повезло. Как же повезло с графиней.

Наконец, выдохнула с облегчением. Отрываю от утиральника приличный кусок ткани. Хорошо смачиваю и натираю грубым мылом, пахнущее горькими травами. Стягиваю с себя противную рубаху, и, вздрагивая от холода, очень осторожно взбираюсь по короткой лестнице и забираюсь в бочку. В бочке тоже есть ступенька — она же лавочка, на которой можно сидеть.

Начинаю мыться.

Вымываюсь с головы до ног.

Боже! Какой же это ка-а-а-а-айф!!!

Даже не замечаю таких минусов, как ужасное неудобство бочки. Мыться в ней — то ещё «удовольствие». Обила локти, ушибла пальцы ног. Когда выбиралась — чуть не навернулась с лестницы.

Да, с таким аттракционом определённо нужен помощник.

Используя чистую воду в ведре, почистила зубы тряпочкой и не поверите — и мыло.

Зубы хоть и хороши, и отрастают новые, если потеряла — но так как в моём мире, зубы — это вечная боль, особенно, когда нет огромной кучки денег, то я выработала привычку ухаживать за ними, дабы не случилось беды типа кариеса.

В примыкающей к спальне гардеробной, с трудом, но отыскала более-менее чистую одежду, (пахнущую не дерьмом, простите, за мой французский), а только затхлостью и пылью.

Оделась и расчесала волосы щёткой.

Потом подхожу к окну и раздвигаю плотные шторы, впуская в комнату слабый свет. Замираю от того, что вижу.

Нет, не пейзаж за окном меня впечатлил. К слову сказать, пейзажа-то мне и не доступен.

Передо мной предстали слюдяные оконницы, сшитые вместе. В некоторых участках скреплены маленькими гвоздиками к жестяным полоскам, под которыми края пластинок размещаются внахлёст.

Мастер, что творил это чудо, придал оконнице вид геометрической сетки, используя тускло-серую слюду.

Работа тонкая, явно сложная и удовольствие не дешёвое. Это же настоящее декоративное искусство! Только использовалась бы слюда цветная, да чтоб похоже на роспись было — и вообще тогда красота!

Открыть оконнице можно, но я не спешу этого делать — вдруг не закрою потом?