– Ну, что вы думаете по поводу услышанной проповеди? – полюбопытствовала Магали.
– А что мы должны думать?.. – ответил Лу-Папе. – Все это, как всегда, одни слова…
– Это слова, но за ними таится некий загадочный смысл, – заметил Бернар. – Разумеется, я не верю, что фонтан перестал давать воду в результате божественного вмешательства…
– Ты известный нечестивец, тем хуже для тебя, – бросила его мать.
– Мне от этого ни холодно ни жарко, – отвечал ей сын. – Однако наш священник как будто намекал на какое-то преступление, о котором ему известно, но о котором он не может открыто говорить, скорее всего потому, что узнал о нем на исповеди.
– Какое преступление? – насторожился Лу-Папе. – Если бы кто-нибудь в деревне совершил преступление, об этом стало бы известно.
Памфилий, сидевший на парапете, свесив ноги, между Казимиром и мясником, слегка ударял пяткой о стену и смотрел вниз.
– Преступление не всегда совершается с помощью ножа или револьвера! – не поднимая глаз, выговорил он.
– Я так понял, что проповедь была к кому-то обращена… – сказал Бернар.
Лу-Папе прямо посмотрел ему в глаза и грубо осведомился:
– К кому же это?
– Да, к кому? – подхватил Уголен.
– Мне показалось, он частенько посматривал на Уголена, – произнес булочник.
Памфилий делано засмеялся и продолжал:
– Особенно когда заговорил о том короле, которого поразила чума, он еще заражал всех подряд!
– Что, что, что?! – вскричал Уголен. – Не хочешь ли ты сказать, что я поражен чумой?
– Недопустимо повторять такое! – строго выговорил Лу-Папе. – Даже в шутку! И потом, он говорил, обращаясь ко всем нам. Да, именно так, я отметил это про себя. Он сказал: «Господь не стал бы наказывать всех за преступление, совершенное одним». Так он сказал. И, упомянув Бастид-Фандю, заметил, что виноваты все, потому как могли бы предупредить, но промолчали.
Он всех, одного за другим, обвел взглядом, и Бернар с удивлением отметил, что присутствующие отводили глаза, а Памфилий – тот вообще понурил голову, развел руки в стороны и уронил их.
Филоксен, также на некоторое время почувствовав себя не в своей тарелке, вдруг схватился за бутылку и стал откупоривать ее.
– А меня поразило в проповеди то, что он воспользовался катастрофическим положением, чтобы попросить о дюжине яиц и об устранении засора в мойке! – проговорил он, смеясь.
В полном молчании он наполнил стаканы, поднял свой и весело провозгласил:
– За ваше здоровье, господин Бернар!
В эту минуту в калитке появился Англад со шляпой в руках, несмело, с улыбкой приближался он к столу.
– Хо-хо! – закричал Филоксен. – Никак почувствовал запах анисовки?
– Да вовсе нет! Госпожа Магали, простите меня и поверьте, я не напрашиваюсь к вам в гости! – проговорил, подходя, Англад.
– Но мы сами вас приглашаем! – ответил Бернар. – Присоединяйтесь!
– Благодарю, господин учитель, не стоит… Со всеми этими событиями не очень-то и хочется пить… Я пришел не ради анисовки, а из-за воды. Дети мне сказали, что пастушка здесь, я хочу поговорить с ней, потому что должен сказать ей кое-что важное для нее.
– Поговорить со мной? – побледнела Манон.
– Да, с тобой, потому как ты, если захочешь, можешь вернуть нам воду.
Манон страшно испугалась: не иначе как этому старику было все известно и он собирался открыть всем правду.
– Я? Но как? – пролепетала она.
– Придя на крестный ход в воскресенье. Придешь?
Она покраснела и вдруг помимо воли выпалила:
– Нет!
Тон, каким это было сказано, поразил всех присутствующих. Англад казался удрученным…
– Тогда вода никогда больше не потечет из крана, – поникшим голосом проговорил он.
– А почему? – поинтересовался Филоксен. – Ты думаешь, что она уже святая?
Бернар повернулся к Англаду:
– Вы придаете такое значение ее участию?
Старик-крестьянин, казалось, был в замешательстве. Он поколебался, покачал головой и наконец выговорил:
– Понимаете, она потеряла отца… Ее некому защитить… А в таких случаях Господь часто принимает заботу на себя… Молитва сироты поднимается к небу, как жаворонок, и Господь наш, Иисус Христос, охотно внимает ей… Нас Он наказал, это ясно, господин кюре так об этом в открытую и заявил… Но она невинна, и даже больше… Если она станет молиться за нас, мы спасены.
Он говорил с глубокой убежденностью и ждал, нерешительно комкая шляпу.
– Да, да, Манон, ты должна прийти… Нужно, чтобы ты спасла наши гвоздики… – скороговоркой проговорил Уголен, вставая со стула.
От внезапно подступившего гнева у Манон сами собой сжались кулаки. Не думая ни о чем, она встала, сделала три шага, остановилась, вернулась к своему стулу, зашла за него, вцепилась руками в спинку и взглянула прямо в глаза Уголену. Кровь отлила от ее лица. Казалось, она вот-вот заговорит, но она сдержалась и промолчала.
– Малышка, – начал Филоксен, – мне прекрасно известно, что эта процессия – жуткая глупость и что, для того чтобы откупорить источник, лучше бы обзавестись огромным пробочником… Но Англад думает, что это поможет, и, должен тебе сказать, он не один такой в деревне. Доставь им удовольствие! Если ты не придешь, они подумают, что крестный ход провалился по твоей вине!
Магали подошла к Манон и положила свою прекрасную руку на плечо пастушки.
– Есть ли у тебя причина отказаться?
Впервые со дня смерти отца девушка чувствовала себя защищенной присутствием Бернара, материнской рукой, лежащей на ее плече, и прекрасным взглядом Памфилия, тайного друга, когда-то нарисовавшего черные стрелы.
– Я не желаю молиться ради преступников, которые украли воду у моего отца, – взяв себя в руки, отчеканила она.
– Браво! – не удержался Памфилий.
Все опустили головы, но Бернар и господин Белуазо удивленно вскинули глаза; Лу-Папе стал стремительно краснеть. Уголен, не сводивший с Манон глаз, улыбался тому, что она так прекрасна, и не понимал того, что она говорит.
– Что это значит?! – вскричала Магали.
– Ничего не понимаю! – растерянно добавил Бернар.
Манон указала пальцем на присутствующих:
– Зато они понимают! Посмотрите на них! Они знают, о чем я говорю и почему Господь наказал их.
– Возможно, но я не знаю! – продолжал Бернар.
– Так ты знаешь, кто этот неизвестный преступник? – испуганно спросила Магали.
– Их двое. Вот они, – ткнула пальцем в Лу-Папе и Уголена Манон.
