Да и, кроме того, у него скоро вошло в привычку появляться к вечернему аперитиву на террасе кафе Филоксена, и он стал важным членом ежедневного собрания под председательством господина мэра.
Оттого что члены этого своеобразного клуба никогда не удостаивали своим посещением обедню, новый кюре окрестил их «сборищем нечестивцев». В него входили булочник, мясник, кузнец, Лу-Папе, столяр, Анж, фонтанщик и господин Белуазо.
Господин Белуазо, рекомендовавшийся как бывший нотариус, на самом деле когда-то являлся первым клерком в одной солидной юридической конторе в Марселе. Он был высок, тощ, держался со слегка нелепым достоинством; предметом его особых забот была седеющая борода, подстриженная клинышком. Он всегда носил серую куртку: зимой драповую под котелок, а летом из альпаки под соломенную панаму. Поскольку он утверждал, что солома, из которой в тропиках была изготовлена панама, совершенно непромокаема, его часто просили устроить показ, так ли это, и он покорно шел к фонтану и наполнял головной убор водой: вот почему этот чудесный предмет, по-настоящему непромокаемый, но все же исподтишка меняющий форму под действием влаги, пропитывающей его во время опытов, в зависимости от времени года и погоды выглядел по-разному, а однажды после долгой партии в шары на солнцепеке его пришлось обильно поливать водой, чтобы можно было оторвать от головы, которую он плотно облегал.
Господин Белуазо давненько обзавелся привычкой проводить в деревне отпуск. Со своей вечно сердитой половиной он год за годом гостил в этих краях и для всех превратился просто-напросто в «летнего гостя из города». Но пришла старость, госпожа Белуазо отправилась разносить в пух и прах всех и вся в Чистилище, а очень довольный господин Белуазо вышел на пенсию и принял решение на всю катушку отдыхать в своем маленьком доме. Фасад дома смотрел на площадь и находился в четырех шагах от кафе, а стоял дом на углу узкой улицы, ведущей в клуб. Цокольный этаж издавна служил погребом. Внешняя лестница с каменными ступенями, истертыми временем, вела на террасу, предваряющую само жилище.
Прислуживала ему Селестина, которую он привез из города. Довольно пышная, черноглазая, с прекрасными зубами, она едва ли достигла тридцати лет. Это была служанка «на все руки», которая и впрямь побывала во многих руках, к радости мужской части населения и к отчаянию господина кюре.
Речь господина Белуазо, состоящая из философских сентенций и игривых замечаний, звучала тем более занятно, что он был совершенно глухой (Филоксен утверждал, что барабанные перепонки у него из колбасной оболочки) и наугад отвечал на вопросы, которых не слышал.
Уголен время от времени по настоянию Лу-Папе навещал собрания «нечестивцев»:
– Перво-наперво, – внушал ему тот, – тебе необходимо хоть немного видеться с людьми, иначе ты совсем одичаешь и кончишь тем, что зарастешь бородой. Второе, людям известно, что ты теперь неплохо зарабатываешь, а потому ни к чему, чтобы выглядело так, будто ты сторонишься друзей. Раз и даже два раза в неделю спускайся в шесть часов в деревню и приходи на аперитив, а уж потом ко мне – обедать…
Собрания «нечестивцев», не нуждавшиеся в том, чтобы их созывали, всегда проходили одинаково.
Сперва Филоксен громко зачитывал несколько статей из газеты. Затем обсуждали местные новости, цену на овощи, вино, инструменты. Если сообщалось о каком-нибудь заковыристом преступлении, Филоксен клал газету на стол, чтобы иметь возможность жестикулировать: его руки то душили рантьершу, то закалывали кинжалом любовника неверной супруги, мог он показать и как язык вываливается изо рта у повешенного.
Затем разговор шел обо всем и ни о чем, и даже иной раз о «чужих делах», при этом прибегали к осторожным намекам, которых ни учитель, ни господин Белуазо понять не могли… Например, однажды вечером булочник изрек следующее: «Есть семьи, где по-настоящему любят друг друга» – как раз в тот момент, когда мимо проходил Петофи, которого подозревали в том, что он заделал свояченице ребенка.
В летнее время, часам к шести, когда были на то силы, «нечестивцы» шли в клуб и, бросив жребий и определив партнеров с двух сторон, играли в шары.
Однажды утром, улегшись ничком под рябиной и подперев голову руками, Манон читала книгу «Золотоискатели Аляски». Апрельское солнце еще не достигло зенита, а тишина стояла такая, что было слышно, как хрустит трава на зубах у коз. Верная собака Бику заворчала, подняла уши, задрала нос, и Манон увидела человека, который двадцатью метрами ниже шел по осыпи вдоль гряды. Двигался он медленно, глядя себе под ноги, словно искал что-то, и вдруг наклонился и подобрал довольно увесистый камень. Некоторое время он его рассматривал, после чего положил на выступ скалы, достал из кармана небольшой блестящий молоток и резким ударом расколол камень на несколько частей.
Затем достал из сумки большую лупу и принялся изучать места скола.
Манон с огромным любопытством следила за ним. «Не иначе как искатель золота!» – мелькнуло у нее в голове.
Незнакомец положил один из кусков породы в карман, пометив его предварительно толстым карандашом, и двинулся дальше.
Вскоре он достиг ущелья, которым заканчивалась гряда, но, вместо того чтобы спускаться, стал подниматься к террасе с рябиной…
Манон запрятала книгу в куст можжевельника, бесшумно поднялась, бросилась к собаке и что-то вполголоса велела ей, указав пальцем на землю. Бику уселась на свой хвост, а Манон подбежала к сосне, чьи ветви так плотно прилегали друг к другу, что казалось, пролезть между ними невозможно, обхватила ствол руками и мигом исчезла в кроне; тучная белка в ту же минуту стрельнула на самую макушку.
Манон часто залезала на эту сосну, чтобы набрать шишек с вкусными ядрышками, вот и теперь она устроилась на ее главной развилке, от которой отходили три большие ветви, и приготовилась к появлению незнакомца.
Искатель золота поднимался по тропинке на террасу; он, конечно, мог разглядеть ее на сосне сквозь густые ветви, но только в том случае, если бы знал, что туда кто-то забрался; он шел не спеша, по-прежнему не отрывая взгляда от земли.
Дойдя до рябины, он остановился и прислушался, уловив звук бубенчиков, подвешенных на козьи шеи. Оглядевшись, он увидел большую козу с охапкой белых цветов во рту, с любопытством наблюдавшую за ним, и двинулся к ней. Бдительная Бику бросилась вперед, уселась перед козой и заворчала, обнажив клыки.
Искатель золота сделал шаг к собаке, но та не отступила и яростно залаяла.
– Ой-ой-ой! Как страшно. Боишься, что я украду твоих коз?
Остальные козы полукольцом окружили лохматого сторожа и уставились на незваного гостя, а ослица мирно подошла к нему и даже легонько ткнулась мордой в его бок, после чего задрала свою верхнюю губу, обнажила зубы и, полузакрыв глаза, улыбнулась ему очаровательной ослиной улыбкой.
– Да ты, как я посмотрю, хочешь, чтобы я тебя погладил?
Он нежно поскреб жесткую серую шерстку между ушами… Она в ответ засунула ноздри ему под мышку и стала покусывать его красивую кожаную сумку.
