— Ты ненавидишь меня, Аннвас? — спросил я под тихий треск костерка. — Теперь, когда ты знаешь, что я совершил, — ты меня презираешь?
Вместо ответа он взял котелок, наполнил миску и протянул ее мне.
— Я не могу ненавидеть, — сказал он мягко, — и сейчас не время судить. — Он разломил горячий хлебец и протянул мне половину. — Сейчас мы поедим, и тебе станет лучше.
Мы ели в молчании. Похлебка была вкусной, и мне действительно полегчало. Огонь согревал, от еды — как давно я не ел мяса? — накатила сонливость. Я подобрал коркой остатки варева, отставил миску и завернулся в плащ.
— А теперь спи, Мирддин, — сказал Аннвас. — Спи спокойно.
Показалось, что прошло только мгновение, но, когда я раскрыл глаза, солнце уже озарило вершины гор, и с неба золотым дождем сыпалась песнь жаворонка. Аннвас снова разжег костер и принес мне воды в горшке.
— Значит, ты еще здесь, — заметил я, переливая воду в свою плошку и поднося ее к губам.
— Да, — кивнул он.
— Я не пойду с тобой, — были мои следующие слова.
— Тебе решать, Мирддин.
— Тогда ты напрасно теряешь время. Я не уйду отсюда.
— Ты уже говорил. Но я здесь не затем, чтобы увести тебя вниз.
Чего же ему от меня надо?
— Тогда зачем ты здесь?
— Чтобы спасти тебя, Мирддин.
— От чего бы это?
— Твой труд не закончен, — отвечал он. — В мире людей события по-прежнему несутся стремительно, и Тьма поглотила почти все. Она достигла даже этих берегов. Да, Великая Тьма, которой страшатся люди, уже здесь, она закрепилась на Острове Могущественного.
Я смотрел на него в упор; слова эти всколыхнули меня сильнее, чем мне хотелось.
— И при чем здесь, по-твоему, я?
— Я просто рассказал, как обстоят дела. — Аннвас протянул мне половину испеченного вчера хлебца. — А что делать, это решать тебе.
— Кто ты, Аннвас Адениаок? Почему ты пришел ко мне?
Он мягко улыбнулся.
— Я уже отвечал на этот вопрос. Я твой друг. — С этими словами он встал и шагнул к выходу из пещеры. — А теперь идем со мной.
— Куда? — недоверчиво спросил я.
— Внизу в лощине есть ручей… Надо пойти туда.
Больше он ничего не добавил, просто повернулся и пошел по тропе вниз. Я некоторое время смотрел ему в спину, решил не идти, но он остановился, обернулся и позвал меня. Я встал и пошел.
Ручей был неширок, но от вчерашнего дождя уровень поднялся, и в ямах у камней собралась вода. К одной из таких ям и вел меня Аннвас.
— Сними плащ, — велел он, заходя в воду, — и одежду.
То, что он великодушно назвал одеждой, было не более чем повязкой, кое-как прикрывавшей мои чресла. Она спала, стоило ее тронуть.
— Я уже крещен.
— Знаю. — Аннвас протянул мне руку. — Я просто хочу омыть тебя.
— Я сам могу помыться. — И я сделал шаг назад.
— Знаю, знаю. Но позволь мне на этот раз.
Я шагнул в холодную воду. Кожа пошла мурашками, зубы застучали. Аннвас взял меня за руку и повернул лицом к себе, потом зачерпнул плошкой воды и вылил мне на голову. Затем вытащил мыло — твердое, желтое, древние кельты варили его целыми глыбами на весь клан, а каждая семья отрезала себе, сколько надо, — и принялся меня мыть.
Намылив руки и грудь, он повернул меня и принялся тереть спину.
— Сядьте, сударь, — приказал Аннвас, и я сел на камень, а он вымыл мне ноги, грязные спутанные волосы и бороду.
Все это он делал споро и весело, словно исполнял главное назначение своей жизни. Я не противился, но думал, что это странно: меня, взрослого человека, моет другой взрослый.
Ощущение и впрямь было странное. Мне было приятно, более того, я чувствовал, что так должно быть. Так, думал я, восточные императоры вступали на трон.
Но как же хорошо быть чистым. Чистым! Как давно это было?
Он вымыл волосы, потом, к моему изумлению — хотя пора уже было перестать удивляться, — вынул ножницы и бритву греческого образца и, опустившись на колени прямо в ручей, сперва коротко подстриг мои спутанные кудри, а затем чисто выбрил подбородок и щеки.
Закончив, он снова полил меня водой из плошки и сказал:
— Встань, Мерлин, и ступай навстречу дню.
Я встал — вода бежала с меня ручьями — и почувствовал, как немощь прошедших лет, растраченных в тоске и горечи, сбегает вместе с водой. Я встал, и короста бессилия спала с меня, я вновь сделался чист — чист и здоров рассудком.
Я шагнул из воды и подобрал плащ, как ни противно было вновь прикасаться к грязному.
Аннвас это предвидел.
— Оставь, он тебе не понадобится.
Что ж, возможно, в этом была правда. Яркое солнце согревало — но не всегда же так будет. По ночам в горах холодно — как же мне без плаща. Я снова нагнулся.
— Оставь, — повторил он и указал на дорогу. — Смотри, вот идет тот, кто оденет тебя по сану.
Я взглянул и увидел на тропе одинокого пешехода, который вел в поводу двух оседланных лошадей.
— Кто это? — обратился я к Аннвасу.
— Тот, чьей любви тебе никогда не измерить. — Его слова обожгли мне сердце, но во взгляде не было укоризны. — Он идет, и мне пора уходить.
— Останься, друг. — Я протянул руку.
— То, зачем я пришел, исполнено.
— Встретимся ли мы снова?
Он на мгновение склонил голову набок, словно оценивал меня.
— Нет, думаю, в этом не будет надобности.
— Останься, — взмолился я. — Прошу, останься.
— Мирддин, — промолвил он, крепко сжимая мне руку, — я был с тобой всегда.
Одна из лошадей заржала. Я обернулся и увидел, что путник приблизился. Его силуэт показался мне знакомым. Кто это может быть? Я шагнул на тропу.
— Прощай, Мирддин, — произнес Аннвас.
Когда я обернулся, его уже не было.
— Прощай, Аннвас Адениаок, до встречи, — ответил я и сел на камень дожидаться нового гостя.
Глава четырнадцатая
Ждать пришлось недолго. Тропа вела по осыпи к тому самому ручью, у которого я сидел. Путник меня не видел — его глаза были устремлены на пещеру, в которой он думал меня найти.
Как ни странно, я его не узнал. Он шел по тропе, а когда остановился у ручья, я встал, изрядно напугав его; согласитесь, странно увидеть на рассвете в горах совершенно голого человека.
— Привет, друг, — сказал я, вставая. — Прости, что напугал тебя, я не хотел.
