Онлайн книга «Ты постучишься в дверь мою»
Отметил, что ее рука почти сразу на его голову опускается, гладит… Сама не разобралась до конца, что чувствует к нему — и любит, и жалеет, и злится по-прежнему. — Я сказал Максу, а не тебе, потому что к нему не могло быть приковано всеобщее внимание. Он — наемный работник. За ним не наблюдали бы, как под микроскопом. Его родители меня не ненавидели. Мой друг за ним не ухлестывал полжизни. Мы проверяли других, Ксюша… — За мой счет. — Да. За твой счет. Прости меня. Новый экзамен Бродяги на честность начался этим вечером. — С любовницей — это была твоя идея? — Моя. — Ты понимаешь, что только за это я уже тебя ненавижу? Ты считал, что я поверю? — Я ошибся. — Ты так ошибся, Вань… Ты даже не представляешь, как ошибся… — Не представляю, но… вижу. — Это ты звонил, когда мы с Максом были в машине? — Я. — Тихомиров, — Ксюша глаза на секунду закрыла, головой покачала, фамилию его шепотом произнесла. Происходи разговор при других условиях, без «зефира в голове», до этого вопроса они просто не дошли бы. — Я думала, что схожу с ума, ты понимаешь это? Ты так легко… — Это не легко было, Ксюша. Ты почему-то держишь у себя в голове, как данность, что для меня все было легко. Неужели думаешь, что подобное решение может даться «легко»? Что осознавать, к чему оно приводит, «легко»? Что потихоньку приходить к выводу, что все было зря — «легко»? Легко мне было только вернуться. Все остальное сложно. — Ну так зачем ты на это согласился? — Потому что иначе ты хоронила бы меня по-настоящему. — Но ведь сейчас… Сейчас по-прежнему неизвестно, что нас ждет. Мы всю жизнь будем трястись, понимаешь? Я всю жизнь буду трястись… Бояться трубку взять, когда Кир звонит… Да и не только Кир. — Мы найдем злоумышленника. Данилов проверяет одну версию… — Ту, для которой важно, лежала ли моя мать в психиатрической лечебнице? — Ксюша хмыкнула саркастично. Она часто возвращалась мыслями к вопросам Данилова. Пыталась найти в них логику, но в какой-то момент… Просто в очередной раз убедилась в том, что Иван поставил не на того человека. — Ту… — И ты знаешь подробности? — Нет. Ровно столько же, сколько знаешь ты. — А это не слишком ли, с его стороны, скрывать информацию от людей, которых она может непосредственно касаться? — Я ему верю, Ксюш. Почему-то верю… — Да. Я помню. Веришь больше, чем мне… Ксюша снова испытала злость, хотела оттолкнуться, встать, уйти куда-то… Пусть внешне она оставалась спокойной, пусть тело не била дрожь, на душе становилось гадко… Иван не позволил, удержал за талию. — Ксюш… Я никому не доверяю больше, чем тебе. Ты — моя семья. Наверное, вся моя вселенная. Она вот тут сейчас, — он в ее глаза смотрел. — Не думай, что я не понимаю, насколько мы с Даниловым были самонадеянными, сколько боли тебе причинили. Но я не хочу жить без тебя. И все, что я делаю, делаю с мыслью о тебе. Лажаю, как последний… Но… Черт… Поверь… Я не спасал бы свою шкуру, если бы не знал, как она ценна для тебя. Твоя журналистка сказала мне, что иногда нужно позволить сгореть крыше, чтобы сохранить основание. — Спасибо, Тихомиров. Ты помог моей крыше чуть не съехать… — язвительное замечание Ваня оставил без внимания. — Я уже сжег нашу крышу, Ксюш. Основание сжечь можешь только ты. Спички у тебя. Воды не осталось. Ты имеешь право. Полное. Но я прошу тебя… О милосердии. Ксюша ответила далеко не сразу. Сидела, смотрела на него. Сурового и беззащитного. Немногословного, но искреннего. Задай она сейчас ему вопрос — жалеет ли о содеянном, ответил бы «нет». Честное и болезненное для нее. Но он не жалеет, тут без сомнений. Вот только задавать его не хотелось. Хотелось проявить милосердие. К лицу приблизиться, вернуть руки на его грудь, в которой сердце… Как бешеное… Бешеное сердце бешеного Бродяги… — У нас больше нет крыши, Вань. Даже если я что-то подожгу, дождь потушит… Она решила оставить себе спички. И учиться жить без крыши. Лишь бы с ним. * * * Пусть случившийся разговор был довольно спокойным, но заснуть после него все равно было сложно. Обоим. Иван лежал в темноте, глядя в потолок. Ксюша же все никак не могла заставить себя оторвать взгляд от его лица. Спокойного, задумчивого… — Я позвоню адвокату завтра. Скажу, что хочу отозвать иск. — А он позвонит твоему отцу. Может лучше сначала сказать им? — Знаешь… Мне кажется, я в двадцать была не такой трусихой, как сейчас. Сейчас страшнее… — Чего боишься? — Упреков, истерик, слез… У меня нет сил со всем этим разбираться сейчас. — Ты и не должна с этим разбираться. Ты живешь свою жизнь… — Они тоже часть моей жизни. Ты не представляешь, как бы я хотела, чтобы каждый мой шаг доставлял им только радость, но… — Но пока ты идешь со мной — это невозможно… Бродяга хмыкнул, Ксюша же только вздохнула тяжело, а потом положила голову на его плечо, дождалась, что приобнимет. — Ты слишком эгоистичен. Когда тебя не было — я тоже делала им больно своим поведением. Мы такие разные… Не понимаю, как так случилось… — Они тебя ломают, Ксюша. Что мать, что отец. А ты ищешь проблему в себе… — Ты их не любишь так же, как они тебя… — Именно поэтому не люблю. Я вижу это. Все годы вижу. Я бешу их, потому что я — твой выбор. Не согласованный с ними твой выбор. — И теперь все будет только хуже… — И подаваться это «хуже» будет, как всегда, под соусом заботы… — Ты говоришь ужасные вещи о моих родителях. — Они творят ужасные вещи с моей женой. — Ты доставил мне куда больше боли, Вань… — Но это между нами, Ксюша. Только между нами. Ты ни перед кем не должна оправдываться за это. И я тоже. Только перед тобой. А остальные… Идут лесом. — Представь, что такое скажет тебе наш будущий ребенок… — Он скажет, Ксень. Я даже не сомневаюсь… — И что ты сделаешь? Ваня не сразу ответил, продолжал в потолок смотреть, губы в улыбке дрогнули… — Пойду лесом. Очень надеюсь, что пойду лесом… Она тоже усмехнулась. Отчего-то сильно сомневалась, что он вот так просто возьмет и пойдет, но… Ошибки у них скорей всего действительно будут другими. Главное, чтобы был шанс их совершать. — Знаешь, чего я сейчас боюсь больше всего? |